Хитрец. Игра на Короля

Он – разбитое стекло. Он – порванная струна. Он – противоречие. Он – Скорбный Ворон, и тонкие женские руки, обхватившие некогда его шею, выжигают на нем клеймо бывшей вечной любви.

Его существо – пирамида из идеалов. Венчает ее сам Льенар Варроу, восседающий на золотом троне, гордый, маленький, под тяжелой короной из своих принципов. Но идеалы, как известно, берегут под стеклянным колпачком в музее. Если монета лежит на земле, как бы ни блестела она на солнце, другая ее сторона купается в придорожной пыли.

Он наполовину благословен – и в той же мере проклят. Он – тайна. Он – Нефилим.

* * *

«Осень умирает. Холодно, темно и упоительно спокойно – до отрешенности. Но не плохо.

Но лучше бы было плохо. Спокойствие убивает. Несколько месяцев назад я научился восхищаться суровостью и серостью бытия, – я родился в них, это мои удел и характер, зачем мне их отрицать? В увядании и холоде можно найти прелесть. Многие не могут, а я могу.

Я понял это, и рука, что растягивала нервы, ослабла. Истончилась. Теперь она эфемерна. Наступило чужеродное, неестественное для меня спокойствие. Период для размышлений. Осень для размышлений.

Осень – мое вдохновение. Но что есть вдохновение? Сложное, стихийно возникающее состояние кратковременного безумия.

Тишина… Слышите? Осень умирает.

21.11.89 Высокомерия

».

Листок сиротливо лежал на полу – смятый, бесформенный, забытый. Ожидавший спасения и нашедший его в виде ухоженных женских рук, подхвативших его и увлекших подальше от камина, мусорной корзины и забытья.

Аккуратно сложив находку пополам, а затем еще вдвое, девушка припрятала ее за пазухой.

В кабинете барона забытые творения встречались повсюду. Уже через пару минут гостья нашла другую записку, до того скомканную, что, видимо, только чудо уберегло ее от попадания в мусор. Листок был разглажен, сложен, подобно первому, и отправлен туда же – в спасительный внутренний кармашек пальто (спеша, девушка даже не потрудилась снять верхнюю одежду). Затем обнаружились еще два отрывка; но гостья предпочитала не вести счет тем, которые сгорели в пламени большой чаши, стоявшей на краешке письменного стола и специально для таких дел предназначенной. Сегодня в чаше осела новая порция пепла – воспоминания о навеки ушедших порывах.

– Опять? – послышался голос из-за дверного проема.

Девушка оглянулась.

Походка его, по обыкновению, была тяжела, когда Варроу, опираясь на трость, поднялся в свои покои – чуть раньше, чем обычно. Но, увлеченная чтением и спасением сочинений, мадемуазель даже не заметила его приближения. Девушка читала с упоением, медленно, благоговейно и неторопливо, и прикасалась к каждому листку будто к святыне.

– Я же просил не врываться в мой кабинет, сестрица, – с еле уловимой грустью в голосе сказал Варроу.

Нежданная гостья, надо заметить, приходилась Льенару лишь двоюродной сестрой. Но ни одному человеку в здравом уме не пришло бы в голову, что в этих людях течет родственная кровь: один бледный, темноволосый, холодный – настолько, что все его движения были замедленны, а другая излучала здоровье, жизнь и душевную теплоту.

Иногда Селестина Варроу без предупреждения о нападении врывалась в кабинет барона и, как я уже сказала, обкрадывала его, умыкая с собой ворох исписанных листочков. По ее большому замыслу, через несколько лет, когда она наберет побольше отрывков и вручит их двоюродному брату, тот возьмется наконец за ум и сядет за собственный труд.

– Это мои воспоминания, – продолжил Льенар, прислонившись спиной к одной стороне дверного косяка, а вытянутой правой рукой опираясь на другую, – а ты хочешь, чтобы о них узнали все кому не лень?

Варроу будто преграждал своей кузине путь к отступлению.

– Уничтожать записи нечестно! – с вызовом бросила Селестина. – И я не собираюсь играть против тебя. Ты не доверяешь людям и даже не делаешь вид, что доверяешь!

Услышав знакомый голос, в кабинет примчался большой белый кот. Он запрыгнул на письменный стол, и девушка принялась чесать ему пузо. Кот замурчал, стал перекатываться с одного бока на другой, и так и сяк подставляясь рукам девушки, и нисколько не озадачивался вопросами этикета. Уже пару лет никто, кроме Селестины, не играл с ним, не гладил по шерстке, и кот был таким же несчастным, как и сам Варроу. Кузина беспрестанно просила отдать кота ей, но Льенар всякий раз отказывал: ведь этот зверек напоминал ему о любимой.