Хитрец. Игра на Короля

Растрачивать время на созерцание было дурно. Арденкранц махнул рукой и, повернувшись спиной к саду, чуть оперся на облупленную деревянную балюстраду. Адвокат закурил, а доктор Манеора рассказал ему о неожиданной смерти одного из своих пациентов. Затем Арденкранц аккуратно спросил, понесет ли он за это ответственность (ведь, как он понял, родители Огюста Альдельма приглашали его к себе именно за этим).

– Строго говоря, нет, – объявил после недолгого молчания Доргев. – Вас могут привлечь как свидетеля, попросить выписку назначенных лекарств. Но даже если ваш пациент скончался от ненадлежащего приема таблеток – предположим, что это так, – вашей вины здесь не будет.

После этих слов доктор почувствовал себя бодрее. Оживившись, он, уверенный в том, что волнение его больше не выдаст себя в дрожащих руках, достал сигареты и затянулся.

Приятели перекинулись еще парой фраз. Надаш учтиво справился о здоровье Арденкранца, – но тот не сразу нашелся что сказать. Он чувствовал себя плохо, и в последнюю неделю хуже, чем обычно. Сегодня ему не давали покоя давно зажившие порезы: те саднили, и Арденкранц мог бы поклясться, что ощущал на их месте сильную пульсацию. Манеора согласился, что в молодости здоровье его было куда лучше, а сегодня никто не может позавидовать стареющему доктору.

Доргев Надаш, слушая его, соглашался и даже сопровождал тирады Манеоры понимающими гримасами. Но сам он воздерживался от жалоб и выглядел таким спокойным, будто стенические эмоции давно уже покинули его. Среди всей своей родни он вышел самым безучастным. Надо сказать, адвокат приходился двоюродным племянником самому Лангерье Надашу, известному некогда следователю и преподавателю криминалистики. Нельзя было сказать, что Лангерье и Доргев были похожи, как близнецы, но черты их лиц выражали бесспорное родство, и угадывалось это, даже несмотря на разницу в несколько десятков лет.

Разговор на скользкой, обдуваемой ветрами зимней веранде закончился вместе с папиросой в руках адвоката. Доргев тотчас сослался на нехватку времени и скрылся в доме. Манеора же остался, чтобы неспешно, оттягивая время, докурить. Он боролся с подступавшими к нему, словно прибой, беспокойными чувствами и с желанием почесать набухшие шрамы. Так прошла еще пара минут, и, вздохнув о том, что табак нынче делают никудышный и вместо одной папиросы приходиться травиться двумя, психиатр потянулся за новой. За последнюю неделю табак у него расходился очень быстро.

Но не успел Манеора дернуть колесико зажигалки, как шрамы его вновь загудели, да так сильно, что доктор, вмиг оставив свое занятие, в сердцах развернулся и поспешил к экипажу. То, что много лет оставалось его тайной, могло теперь с легкостью вылиться наружу, расстегни прилюдно доктор пуговичку на воротнике. Однако, проезжая среди безлюдного места, он мог проверить, не покрылось ли тело аллергической сыпью или волдырями заразной болезни.

Торопливо вышагивая по дорожке, устланной полусгнившей замерзшей листвой, Арденкранц безмолвно вопрошал Создателя, в чем же он, собственно, провинился. И Создатель не затянул с ответом – неожиданно нога психиатра предательски подвернулась.

– Черт! – выругался Арденкранц, недовольный отзывом бога.

Он мог поклясться, что это случилось на ровном месте! Доктору захотелось пнуть землю, и он остановился, обессиленный и злобный, готовый разразиться проклятиями.

Но здесь, откуда-то из-за пожухлой травы, в глаза ему бросилось свечение. Оно, яркое и красное, будто исходило от небольшого пятна. Арденкранц прищурил глаза и недоверчиво присмотрелся: поселившийся в траве гранатовый отблеск был не естественно ярок и расходился тысячью лучиков. Так могла блестеть лишь приправленная магией драгоценность.

Не так уж мало людей проходило сегодня по этой дорожке, и неужели никто не заметил украшеньице? Может, его оборонили недавно и пропажа еще не объявилась? В представлении Арденкранца все массивные украшения были дорогими, а все слуги – вороватыми. Не хотелось бы омрачать дочерей Боувер, и без того слишком худых и потухших, ко всему прочему еще пропажей драгоценности.

Доктор подошел к свечению, опустил руку в гниль и выловил оттуда женскую гранатовую брошь – увесистую, на толстой металлической игле. Такой испортишь платье, вздумай приколоть ее к воротничку. Но сердце доктора отчаянно заколотилось: когда-то давно он знавал похожую вещицу.

«Иллюзии?» – задумался Манеора. Его пациенты – те, кто еще способен был воспринимать окружающий мир, – говорили, что иногда иллюзии помогают им жить. Кто-то верил, что его брат до сих пор жив, кто-то убедил себя, что и сам никогда не умрет, а кто-то старательно ждал наследства от престарелой тетушки.

Но эта брошь не была иллюзией.