Хижина дяди Тома

За те семь лет, которые мы прожили вместе, разве я не угождала ему во всем, не старалась отгадать малейшее его желание? Он заболел желтой лихорадкой, и я — я одна! — двадцать дней и двадцать ночей не отходила от него, давала ему лекарства, ухаживала за ним. Он называл меня своим ангелом-хранителем, говорил, что я спасла ему жизнь. У нас было двое детей. Старшего, мальчика, мы в честь отца назвали Генри. Он был весь в него — такие же прекрасные глаза, высокий лоб, волнистые волосы, такой же веселый, с такими же богатыми способностями. Малютка Эльси была похожа на меня. Генри гордился и мной и детьми, говорил, что по красоте мне нет равной во всей Луизиане. Бывало, я наряжу малышей, и он повезет нас кататься по городу в открытом экипаже. Все восхищаются нами, а Генри рад и потом повторяет мне, кто что сказал. Какие это были счастливые дни! Казалось, что большего счастья и быть не может. И вдруг все изменилось. В Новый Орлеан приехал двоюродный брат Генри, Батлер, которого он считал лучшим своим другом. Но я, сама не знаю почему, с первого же взгляда почувствовала, что этот человек разрушит наше счастье. Генри часто уходил с ним куда-то и возвращался домой не раньше двух-трех часов ночи. Я боялась сказать ему слово — ведь он был такой вспыльчивый. Они ходили в игорные дома, и мой Генри пристрастился к картам и уже не мог бросить их. А потом этот злодей Батлер познакомил его с другой женщиной, и вскоре я поняла, что для меня все кончено. Сердце мое разрывалось на части, но я молчала. И все тот же Батлер уговорил Генри продать и меня и детей, чтобы распутаться с карточными долгами и жениться… Генри продал нас. Однажды он сказал мне, что ему надо уехать по делам недели на две, на три. Такой ласки в голосе я у него уже давно не слышала, но это не обмануло меня. Я поняла, что час мой пробил, и словно окаменела — не пролила ни слезинки, не сказала ему ни слова. Он поцеловал меня, долго обнимал детей и ушел. Я видела, как он вскочил в седло, как скрылся за углом, а потом упала, потеряв сознание.

На другой день пришел тот — негодяй. Пришел заявить право на свою собственность. Он показал мне купчую крепость на меня и на детей. Я крикнула: «Будьте вы прокляты! Да мне лучше умереть, чем идти к вам!»

А он сказал: «Это как твоей душе угодно. Твои капризы и слезы мне не страшны, я своего добьюсь. Но если ты не образумишься, детей своих тебе больше не видать, я их продам». И потом негодяй признался мне, что он решил завладеть мной с первого дня нашего знакомства, с этой целью свел Генри с другой женщиной и нарочно втянул его в карточную игру, чтобы он запутался в долгах и продал меня.

И я покорилась судьбе, потому что у меня были связаны руки. Мои дети оказались во власти этого Батлера, он, чуть что, грозил продать их, и я уступала ему во всем. Что это была за жизнь! Сердце мое разрывалось от боли и все-таки продолжало любить, любить, несмотря ни на что, а мне приходилось терпеть ненавистного человека. В былое время с какой радостью я читала Генри вслух, играла, пела ему, танцевала с ним. А теперь все это стало тяжким бременем. Но отказать Батлеру я не смела ни в чем. Он обращался с детьми грубо, свысока. Эльси была робкая, застенчивая девочка, а Генри — весь в отца, горячий, непокорный. Этот человек придирался к моему мальчику, не прощал ему ни малейшей провинности, и я жила в вечном страхе за него. Ведь дети были мне дороже самой жизни. Я старалась внушить Генри уважение к Батлеру, старалась, чтобы они реже попадались друг другу на глаза. Но это ничему не помогло. Батлер продал их. Как-то днем этот негодяй повез меня кататься, а когда я вернулась домой, детей моих уже не было. Он сказал, что продал их обоих, он похвалялся деньгами, которые получил за них, — похвалялся ценой их крови! И тут разум оставил меня. Я пришла в бешенство, я осыпала проклятиями и бога и людей и, кажется, напугала Батлера. Но он продолжал стоять на своем. Он повторял, что дети мои проданы, а увижу ли я их когда-нибудь — это зависит от меня: если я не перестану безумствовать, им же будет хуже.

Ну что ж, ради детей женщина пойдет на все. Батлер заставил меня покориться своей воле. Я лелеяла надежду, что, может быть, он действительно выкупит Эльси и Генри. Миновала неделя, другая. Как-то днем я проходила мимо тюрьмы. Вижу, у ворот ее собралась толпа. И вдруг до меня донесся детский крик. Это был голос моего Генри. Он вырвался из рук мужчин, которые держали его, и вцепился мне в платье. За ним кинулись с бранью, и один человек — я в жизни не забуду его лица! — крикнул: «Нет, шалишь, от нас не уйдешь! В тюрьме так тебя проучат, что ты век будешь помнить!» Я просила, я умоляла их не трогать моего мальчика, но они только смеялись в ответ на все мои мольбы. Генри плакал, заглядывал мне в лицо, цеплялся за меня, и когда его все-таки оторвали, у него в руках остался клок от моей юбки. Он кричал: «Мама! Мама!», пока дверь тюрьмы не захлопнулась за ним.