Хижина дяди Тома

— Пей, пей, — говорила она. — Я знала, что тебе нужно. Мне не в первый раз носить сюда воду по ночам.

— Благодарю вас, миссис, — сказал Том, утолив наконец жажду.

— Не зови меня так. Я несчастная рабыня, ничем не лучше тебя… может быть, даже хуже, — с горечью проговорила Касси. — А теперь попробуй лечь вот сюда. — Она вытащила из-за двери узкий матрац и накрыла его простыней, смоченной в холодной воде.

Избитому Тому стоило величайших трудов перебраться на матрац, но когда он все-таки сделал это, ему сразу стало легче от прикосновения к телу прохладной простыни.

Касси, давно привыкшая ухаживать за жертвами своего хозяина, приложила примочки к ранам Тома, и страдания его немного утихли.

— Вот, — сказала она, подсунув ему под голову хлопок вместо подушки, — это все, чем я могу тебе помочь.

Том снова поблагодарил ее, а она села рядом с ним на пол, обняла колени руками и застыла так, сумрачно глядя прямо перед собой. Чепец у нее сбился на затылок, длинные волнистые волосы рассыпались из-под него, обрамляя черной рамкой это необычное, трагическое лицо.

— Все твои страдания напрасны, — заговорила наконец Касси. — Ты ничего не добьешься. У тебя есть мужество, и правда на твоей стороне, и все-таки бороться ты не сможешь. Ты попал в лапы к дьяволу, он сильнее тебя. Покорись, ничего другого не остается!

Покорись! А разве в минуты слабости, изнемогая от мук, он не слышал голоса, шептавшего ему то же самое? Том вздрогнул, глядя на эту женщину с безумными глазами, казавшуюся ему сейчас воплощением того соблазна, с которым он боролся всю ночь.

— Боже мой! Боже! — простонал несчастный. — Как я могу покориться?

— Нечего взывать к богу, он не услышит, — твердо сказала Касси. — Да его, наверно, и нет, а если есть, он против нас. Все против нас — и земля, и небо. Нам уготована одна дорога — в ад. Стоит ли с нее сворачивать?

Том вздрогнул и закрыл глаза — в такой ужас привели его эти слова.

— Ты ведь здешней жизни еще не знаешь, — продолжала Касси. — А я знаю. Я пять лет живу под пятой этого человека и ненавижу его лютой ненавистью. Ты только подумай: наша плантация в глуши, кругом болота, до соседних поместий миль десять, не меньше. И ни одного белого поблизости, который мог бы показать под присягой, что тебя сожгли заживо, сварили в кипятке, запороли, изрезали на куски, бросили на растерзание собакам или вздернули на сук. Здесь для нас нет закона, ни божеского, ни человеческого, а хозяин наш… он на все способен, на любую жестокость. Если рассказать, чего я здесь насмотрелась, у тебя зуб на зуб не попадет, волосы станут дыбом от ужаса. Нет, борьба бесполезна. Думаешь, я по своей воле живу здесь? Меня растили, как благородную, а он? Господи, да кем он был и что он есть! И все-таки я прожила у этого человека пять лет, и за все эти пять лет не было такой минуты, когда бы я не проклинала свою жизнь. А теперь он раздобыл молоденькую, совсем девочку, ей только шестнадцатый год пошел. И она говорит, что ее воспитали верующей, что добрая хозяйка научила ее читать Библию. И она привезла свою Библию сюда — в ад кромешный! — Касси рассмеялась надрывным, горестным смехом, жутко прозвучавшим в темном чулане.

Том сжал руки на груди. Как страшно, какой непроницаемый мрак окружает его!

— Христос! Спаситель! Неужто ты забыл нас, несчастных? Господи, помоги мне, ибо я гибну!

А Касси продолжала тем же суровым голосом:

— Разве эти жалкие псы заслуживают, чтобы ты страдал из-за них? Да они предадут тебя при первой же возможности. Что у них на уме? Одна подлость, одна жестокость. Ты их оберегаешь, идешь из-за них на муки! Не стоят они того!

— Несчастные! — сказал Том. — Что их так ожесточило? А если я сдамся, я тоже притерплюсь к этой жизни и стану таким же, как они? Нет, нет, миссис Касси! Я потерял все — жену, детей, родной дом, доброго хозяина… а ведь он дал бы мне вольную, если бы прожил хоть на неделю дольше! Я потерял все на земле, потерял навсегда, так неужели же мне еще и озлобиться и потерять небо?

— Не будет же господь взыскивать за чужие грехи! — сказала Касси. — Пусть взыскивает с тех, кто довел нас до этого, а сами мы ни в чем не повинны.

— Да, — сказал Том. — Но озлобиться недолго. Если я стану таким, как Сэмбо, — озлобленным, жестокосердным, не все ли равно, что доведет меня до этого. Злобы — вот чего я страшусь.

Женщина устремила на Тома растерянный, полубезумный взгляд, словно какая-то новая мысль осенила ее, и проговорила со стоном:

— Господи, сжалься надо мной! Ты прав, Том, прав! О-о! — И со стенаниями она упала на пол, не вынеся душевной муки.

В лачуге долго стояла тишина, прерываемая лишь тяжкими вздохами их обоих. Наконец Том чуть слышно прошептал:

— Миссис, прошу вас…

Женщина поднялась с пола; выражение лица у нее было как прежде — строгое, скорбное.

— Прошу вас, миссис… Мою куртку бросили вон в тот угол, а в кармане Библия… Прошу вас, дайте мне ее.

Касси выполнила его просьбу. Том раскрыл свою Библию на том месте, испещренном пометками, где говорится о последних часах того, «чьими ранами мы исцелились».