Хижина дяди Тома

Корзина Тома потянула хорошо, и он отошел в сторону, с тревогой глядя на Люси.

Шатаясь от усталости, мулатка подошла к весам и поставила на них свою корзину. Легри сразу увидел, что придраться не к чему, и все-таки закричал:

— Ах ты, тварь ленивая! Опять недовес! Ну, подожди! Это тебе даром не пройдет!

Люси застонала и в отчаянии опустилась на скамью.

Настала очередь женщины, которую называли миссис Касси. Она выступила вперед и с надменной усмешкой небрежно поставила свою корзину на весы.

Легри насмешливо, но пытливо заглянул ей в глаза. Она ответила ему твердым взглядом и проговорила что-то по-французски, еле заметно шевельнув губами. Никто не понял ее слов, один только Легри, услышав их, изменился в лице. Он занес руку, точно собираясь ударить ее, но она смерила его презрительным взглядом, повернулась и вышла из сарая.

— А теперь, Том, пойди сюда, — сказал Легри. — Помнишь, я говорил, что не затем я тебя покупал, чтобы ты работал наравне с остальными. Ну, так вот, получишь повышение: будешь у меня надсмотрщиком. Сегодня с вечера и приступай. Возьми вон ту женщину и высеки ее. Ты ведь видал, как это делается. Справишься?

— Прошу прощения, хозяин, — сказал Том, — увольте меня от этого. Я к такому делу не привык, никогда этим не занимался… и не смогу, рука не подымется.

— Ты у меня к такому привыкнешь, что тебе раньше и во сне не снилось! — крикнул Легри, схватил ремень и ударил Тома наотмашь по щеке — раз, другой, третий. — Ну! — сказал он, остановившись, чтобы перевести дух. — Все еще отказываешься?

— Отказываюсь, хозяин, — ответил Том и утер рукой кровь, струйкой сбегавшую по лицу. — Я готов работать день и ночь, работать до последнего вздоха, но против совести своей не пойду, хозяин, никогда не пойду.

Голос у Тома был мягкий, ровный, держался он всегда почтительно, и поэтому Легри считал его покладистым, трусоватым. Последние слова Тома так поразили невольников, что они охнули, как один человек. Несчастная мулатка сжала руки и прошептала:

— О господи!

Остальные переглянулись между собой и затаили дыхание, готовясь к неминуемой грозе.

Легри оторопел от неожиданности, но быстро пришел в себя и рявкнул:

— Ах ты, скотина черномазая! Ему, видите ли, совесть не позволяет выполнить хозяйскую волю! Да вам, тварям, и думать об этом не полагается! Ты что о себе возомнил? В господа́ метишь? Мистер Том указывает хозяину, что справедливо и что несправедливо! Так тебе совесть не позволяет высечь эту ведьму?

— Не позволяет, хозяин, — сказал Том. — Она совсем больная, слабая. Разве можно быть таким жестоким? Я никогда на это не соглашусь. Хозяин, если вы хотите меня убить, убейте, а руки я на нее не подниму. Мне смерть и то легче.

Том говорил тихо, но в этом тихом, мягком голосе слышалась несокрушимая воля. Легри трясло, как в лихорадке, его глаза сверкали зеленоватым огнем, он весь ощетинился от ярости, но сдерживал себя, как дикий зверь, который любит позабавиться со своей добычей, прежде чем растерзать ее.

— Ах ты, святоша! Учить нас, грешников, вздумал? А что в Библии написано, забыл? «Рабы, повинуйтесь господам вашим». А кто твой господин? Кто заплатил за тебя, собаку, тысячу двести долларов? Ты теперь мой и душой и телом! — И Легри ударил Тома сапогом.

Но эти слова пробудили ликующую радость в измученном сердце Тома. Он выпрямился и, подняв к небу залитое слезами и кровью лицо, воскликнул:

— Нет, нет, хозяин! Мою душу не купишь ни за какие деньги! Вы над ней не вольны!

— Не волен? — со злобной усмешкой повторил Легри. — Сейчас посмотрим… Эй, Сэмбо, Квимбо! Всыпать этому псу, да так, чтобы он месяц очухаться не мог!

Оба великана, точно исчадия ада, со злобным ликованием схватили свою жертву. Мулатка в ужасе вскрикнула, остальные невольно поднялись с мест, глядя вслед Тому, который покорно дал вывести себя из сарая.

Глава XXXIV. История квартеронки

И вот слезы угнетенных… и в руке угнетающих их — сила… И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе.

Книга Екклезиаста (IV, 1, 2).

Поздно ночью Том, весь окровавленный, лежал один в чулане при хлопкоочистительной мастерской, заваленном поломанными инструментами, отходами хлопка и прочим мусором, скопившимся здесь за много лет.

Ночь была сырая и душная: укусы комаров, тучами круживших над ним, бередили его раны, а жгучая жажда — самая страшная из всех пыток — еще больше усиливала и без того нестерпимую боль, не дававшую ему ни минуты покоя.

— Господи! Обрати взор свой на меня! Дай мне сил одолеть это испытание, укрепи дух мой! — молился несчастный Том.

В чулане послышались чьи-то шаги, и свет фонаря ударил ему в глаза.

— Кто это? Ради создателя… пить!

Касси — это была она — поставила фонарь на пол, налила в кружку воды из принесенного с собой кувшина и приподняла Тому голову. Он с лихорадочной жадностью делал глоток за глотком.