Хижина дяди Тома

Мне сладко верить, что душа,
Ушедшая от нас,
Со мной всегда — со мной в ночи,
Со мной в вечерний час.

Глава XXXIII. Касси

И вот слезы угнетенных, а утешения у них нет; и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет.

Книга Екклезиаста (IV, 1).

Том вскоре же понял, чего следует опасаться и на что можно надеяться, живя у такого хозяина, как Легри. Любая работа горела у него в руках, а по складу своего характера он был человек старательный и добросовестный. И со свойственным ему миролюбием Том решил, что усердный труд хотя бы в какой-то мере оградит его от преследований и мучений. Вокруг было столько бед, столько горя, но он положился на волю того, кто судит по справедливости, и ждал: может быть, удастся спастись отсюда.

Легри не мог не оценить своего нового невольника, хотя испытывал к нему то смутное чувство неприязни, которое обычно возникает у всякого дурного человека к человеку хорошему. От Легри не укрылось, что Том осуждает его жестокое обращение с беззащитными рабами, а осуждение, хоть и молчаливое, неприятно чувствовать, даже когда оно исходит от подвластного существа. К своим товарищам Том относился с непривычными для них лаской и участием, и Легри злобствовал, видя это. Он купил Тома с таким расчетом, чтобы сделать из него впоследствии нечто вроде надсмотрщика и поручать ему все хозяйство на время своих отлучек. Но от невольника, занимающего такую должность, прежде всего требуется жестокость. Легри решил выработать в Томе это ценное качество и через несколько недель приступил к выполнению своего замысла.

Как-то утром перед выходом в поле Том с удивлением заметил в поселке новую женщину. Высокая, стройная фигура, изящные руки и ноги, хорошее платье резко выделяли ее в толпе невольников. Ей могло быть лет тридцать пять — сорок, а лицо ее, которое, раз увидев, трудно было забыть, говорило о бурной, полной горя жизни. Чистый лоб, резко очерченные брови, правильный нос, прекрасная линия рта, горделивая посадка головы — все свидетельствовало о том, что когда-то эта женщина была очень красива. Теперь же лицо ее бороздили глубокие морщины, проведенные страданиями и муками уязвленной гордости. Его черты заострились, кожа, обтягивающая резко обозначенные скулы, отливала нездоровым, желтоватым оттенком. Но заметнее всего были в этом лице глаза — большие, сумрачно-темные, с длинными черными ресницами, — глаза, полные безысходного отчаяния. Дикая гордость и надменность сквозили в уголках губ, в каждом движении незнакомки, но это лишь подчеркивало страшный контраст, который являл собой ее взгляд, выражавший бесконечную душевную муку.

Кто она была, откуда взялась, Том не знал. Она возникла рядом с ним в серых предрассветных сумерках и, гордо подняв голову, зашагала в поле. Но остальные невольники, видимо, знали ее. Они оборачивались, поглядывали на эту женщину, явно взбудораженные ее появлением среди них.

— Нашлась и на нее управа! И поделом! — сказал кто-то.

— Хи-хи-хи! — послышался другой голос. — Теперь небось хлебнешь горя, белоручка!

— Посмотрим, как она будет работать!

— Вечером всыплют ей горячих заодно с нами!

— Вот бы полюбоваться, как ее будут пороть!

Незнакомка не обращала внимания на эти издевки, словно не слышала их, но надменная, злобная усмешка не сходила с ее губ. Том сразу почувствовал, что эта женщина знавала лучшие времена. Но каким образом она очутилась теперь в таком унизительном положении, он не мог понять. Незнакомка ни разу не взглянула на него, не сказала ему ни слова, хотя всю дорогу шла рядом с ним.

Вскоре они пришли в поле, но Том и здесь то и дело оглядывался на свою соседку. Ему сразу стало ясно, что благодаря врожденной ловкости и сообразительности ей легче справляться с работой, чем другим. Она собирала хлопок быстро, аккуратно и продолжала все так же надменно усмехаться, точно презирая и эту работу, и унизительность своего положения.

В середине дня Том перешел ближе к мулатке, которую Легри купил вместе с ним. Люси, видно, совсем выбилась из сил, еле волочила ноги и все время стонала и охала. Он улучил минуту и, не говоря ни слова, переложил несколько горстей хлопка из своей корзины в ее.

— Зачем? Не надо! — сказала она, растерянно взглянув на него. — Тебе за это попадет.

И тут, откуда ни возьмись, около них вырос Сэмбо, у которого был зуб против этой несчастной женщины. Он крикнул свирепым гортанным голосом:

— Ты что это, Люси? Мошенничать вздумала? — и ударил ее ногой в тяжелом башмаке, а Тома хлестнул бичом по лицу.

Том, не проронив ни слова, снова принялся за работу, а Люси, и без того еле державшаяся на ногах, замертво упала на землю.