Хижина дяди Тома

— Только осмельтесь бежать отсюда — вот, смотрите, что вас ждет! — сказал Легри, лаская собак. — Они у меня натасканы ловить беглых негров. И оглянуться не успеете — загрызут. Зарубите это себе на носу!.. Ну, Сэмбо, — обратился он к оборванному негру в шляпе без полей, который угодливо юлил около него, — как тут у вас дела?

— Лучше некуда, хозяин.

— Квимбо! — окликнул Легри другого такого же оборванца, всячески старавшегося попасться ему на глаза. — Ты все выполнил, что тебе было приказано?

— Я да не выполню!

Эти два негра были старшими работниками на плантации. Хозяин выдрессировал их не хуже своих бульдогов, и они, пожалуй, не уступали им в свирепости.

Существует мнение (и оно не в пользу негритянской расы), будто негры-надсмотрщики гораздо свирепее и деспотичнее белых. Но это свидетельствует лишь о том, что интеллект негра развращен и принижен в значительно большей степени. Таков удел всех угнетенных рас, не только негритянской. Раб всегда становится тираном, когда дорывается до власти. Подобно многим деспотам, о которых говорится в истории, Легри повелевал своими рабами, сея между ними раздор. Сэмбо и Квимбо яростно ненавидели друг друга, все остальные невольники ненавидели их, и, пользуясь этим, хозяин мог быть уверенным, что в доносчиках у него недостатка не будет.

Поскольку жить, не общаясь с себе подобными, нельзя, Легри приятельствовал со своими двумя подручными. Впрочем, эти приятельские отношения каждую минуту грозили им бедой, потому что оба они только и ждали, как бы оговорить друг друга перед хозяином.

Вот они стоят перед нами, всем своим видом подтверждая справедливое мнение, что жестокий человек хуже зверя. Грубые черты темных лиц, взгляды, полные зависти, гортанные, хриплые голоса, лохмотья, развевающиеся на ветру, — все это как нельзя лучше, сочетается с мерзостью запустения, которую чувствуешь здесь во всем.

— Сэмбо, — сказал Легри, — отведи этих молодцов в поселок. А вот эту красавицу я привез тебе. — Он снял кандалы с мулатки и толкнул ее к нему. — Я своих обещаний не забываю.

Мулатка в ужасе отпрянула от Сэмбо.

— Что вы, хозяин! У меня муж остался в Новом Орлеане!

— Подумаешь, важность! Я тебе другого даю. Не рассуждать! Ступай! — крикнул Легри, замахиваясь на нее бичом.

— А ты пойдешь со мной, — обратился он к Эммелине.

Чье-то смуглое, искаженное злобой лицо мелькнуло в окне дома, и, когда Легри распахнул дверь, ведущую с веранды в комнаты, там раздался властный женский голос. До Тома, с тревогой смотревшего вслед Эммелине, донесся сердитый окрик хозяина:

— Молчать! Что хочу, то и делаю!

Но больше он ничего не расслышал, так как Сэмбо погнал их всех в поселок.

Сердце у Тома сжалось, когда перед ним показались два ряда убогих, ветхих лачуг, стоявших далеко от господского дома. Он утешал себя мыслью, что ему дадут хижину, пусть бедную, но такую, где можно будет навести порядок и спокойно проводить свободные от работы часы, где найдется полочка, куда положить Библию. Но в этих лачугах ничего не было — четыре стены и куча грязной соломы на земляном полу, утоптанном ногами их прежних обитателей.

— В какой же я буду жить? — покорно спросил он Сэмбо.

— Не знаю… Да вот хоть в этой, — ответил тот. — Здесь, кажется, одно место не занято. Остальные битком набиты. И куда я вас всех дену, просто ума не приложу!

Был уже поздний вечер, когда измученные тяжелой работой, оборванные, грязные невольники потянулись с полей домой. Они оглядели новоприбывших неприветливо, хмуро. Маленький поселок ожил — всюду звучали злобные гортанные голоса. То там, то здесь вспыхивала перебранка из-за ручных мельниц, на которых каждый должен был смолоть свою жалкую порцию кукурузы. На ужин у невольников были только лепешки из этой муки. Все они уходили в поле чуть свет и работали допоздна под надзором вооруженных бичами Сэмбо и Квимбо. Сбор хлопка был в самом разгаре, и Легри не церемонился со своими рабами и выжимал из них все, что мог.

«А это не такая уж трудная работа», — презрительно бросит какой-нибудь бездельник. Вы так думаете? Если вам станут капать воду на темя, может быть, это тоже не так уж неприятно? Капля за каплей, капля за каплей, — с одуряющей монотонностью… Тягчайшая пытка инквизиции в этом и заключалась. И работа, сама по себе нетрудная, превращается в пытку, если она длится час за часом, с гнетущим однообразием, нарушить которое человек не волен. Том приглядывался к лицам своих сотоварищей, тщетно стараясь найти среди них хоть одно приветливое, дружеское. Он видел только хмуро насупившихся, озлобленных мужчин и запуганных, изможденных женщин, потерявших женский облик. Видел, как сильный отталкивает слабого, видел, как груб, безудержен животный эгоизм человеческих существ, от которых никто не ждет и не хочет добра и с которыми обращаются, как со зверями, тем самым низводя их до звериного уровня.

Кукурузу мололи до поздней ночи. Мельниц не хватало, и те, кто был послабее, получили их в последнюю очередь.

— Эй, ты! — крикнул Сэмбо, подходя к мулатке и бросая к ее ногам мешок с кукурузой. — Как тебя зовут?