Хижина пастыря

Потом мысленно приказал – возьми себя в руки, твою налево, и успокойся. Первым делом надо раздобыть воду. Все остальное – например, полное изменение планов, – подождет. Я отступил назад, решил зайти с другой стороны, поискать обзор получше.

Прокрался на север и повернул к мельнице со стороны кряжа. Теперь ветер дул мне в лицо, а солнце светило в спину. Скоро я оказался так близко, что смог определить – горит пустынная сосна. Этот запах ни с чем не спутаешь.

Чуть дальше я наткнулся на укатанную грунтовую дорогу. Двинул по ней, повернул. Она вела мимо ямы, где валялись мусор, искореженные консервные банки, мотки старой проволоки, сломанные стулья и водный бак, дырявый, точно сетка от мух. В канаве застыл древний «лендкрузер», разобранный до основания. Я заглянул в салон, стая мух в нем закопошилась и показала мне кучу костей. На верхних еще имелось высохшее мясо.

Я аккуратно отступил, чтобы ничем не звякнуть, и тут заметил следы колес. Что-то ездило в этот лагерь и из него, и недавно, вот только шины были без рисунка, и опознать их я не смог. Занервничал еще сильней. Я по-прежнему шел вдоль дороги, но оставался под акацией и казуаринами, низко пригибался и постоянно замирал, проверял обстановку. За мульгой промелькнула серая железная крыша. Я лег на живот и подполз как можно ближе, под мимозу. Порадовался тому, что надел свою вонючую жаркую куртку камуфляжной расцветки. Лишь бы только здесь собаки не оказалось. Я осторожно положил рядом «браунинг» и взялся за бинокль. Рюкзак при каждом движении, даже крошечном, цеплялся за ветви, и те шелестели. Я медленно и тихо вывернулся из него. И наконец рассмотрел все как следует.

Увидел хижину из рифленого железа. Она была не намного больше моей лачуги, но построена лучше. Имела двускатную крышу с коньком, ливнеотводами и добротным жестяным дымоходом. В тени веранды стояло два кресла. Похоже, из того самого разобранного «лендкрузера». По одну сторону от кресел находилась распахнутая дверь, по другую – окно с открытыми ставнями. Вдоль оставшейся части передней стены красовались металлические бочки, ржавые инструменты и веревка. Плюс тачка.

Лагерь был не новым, сто процентов. По крыше ползли полоски ржавчины, а две цистерны для воды стояли на поддонах из железнодорожных шпал, как в давние времена. И хозяева лагеря наведывались сюда не только по выходным, это тоже точно, потому что вокруг цистерн росли овощи в жестяных контейнерах из-под керосина. Ближе ко мне, чуть левее и прямо на виду, на открытом пространстве, торчал сортир с закрытой крышкой. Еще ближе, всего метрах в десяти от меня, росло мертвое дерево, огромный старый эвкалипт, серебристый под цвет хижины. С него свисали ременной шкив и распорка, покачивались на ветру.

Я рассматривал все очень внимательно. Никакого транспортного средства не видел, даже велосипеда или мотоцикла, поэтому опознать следы шин по-прежнему не мог. С трудом лежал спокойно. С ума сходил по воде, которая вот она, совсем рядом. Страшно хотелось пить, сухие губы напоминали кору дерева.

Лагерь был здорово организован. Хижина располагалась на голом участке каменистой оранжевой земли. Позади хижины, ближе к озеру, стояла мельница. У ее подножия я заметил корыто, а вокруг него – изгородь. Что-то типа загона, сделанного из проволоки и веток кустарника. И, е-мое, там, внутри, кто-то двигался! Однако, наведя фокус, я понял, что это не человек. Коза, грязная белая коза. Злющая. Она бросалась на проволоку, отскакивала от калитки, металась кругами.

Из хижины вдруг послышался голос.

Мужчина.

Причем этот засранец не просто говорил. Он пел. Похоже, весь мир решил довести меня до белого каления.

Я перевел бинокль на дверной проем, потом на окно. Ничего, одна темнота. Оставалось лишь ориентироваться по пению чувака. Пел он без малейшего стеснения, орал во всю глотку – видимо, наслаждался собственным голосом. Выпендрежник. А песня-то знакомая, е-мое! Мало мне потрясений на сегодня? Услышать пение какого-то чувака – уже редкость, но чтоб он еще горлопанил песню, которую я хорошо знаю… Какова вероятность, а? Я застыл в полном отупении, и тут мужик вышел из двери, босой. Я бросил бинокль, вытаращился.

Старик. Почти лысый. Семенит, как дамочка. Дальше поет. Держит что-то в руках. Кладет все на металлическую бочку. Садится в тени, на ящик из-под молока. Надевает резиновые сапоги. Берет с коробки вещи и топает на солнце. Опирается на столб, который поддерживает веранду, и становится хорошо виден. Майка. Обвисшие шорты. Очки с толстыми стеклами. Он низкий и толстый, этот мужик. Лицо багровое. А в руках – нож и точило.