Хлеб великанов

высот, о которых мы и не мечтали. В том, что касается зрелищной стороны

ненаписанного шедевра — может, он так и не будет написан, — я тебе полностью

доверяю.

Музыка должна иметь четыре измерения: тембр, громкость, темп и частота

колебаний.

Думаю, сейчас мы не оценим Шёнберга29 в полной мере. Голая беспощадная логика

— вот дух нашего времени. Только Шёнберг имел мужество ниспровергнуть традицию и

открыть Истину.

На мой взгляд, только он что-то значит. Даже его манера писать партитуры

будет общепризнанной. Это абсолютно необходимо, чтобы партитуры стали

вразумительными.

В нем вызывает возражение только одно: его презрение к инструментам. Он

боится.

Я же хочу прославить инструменты. Хочу дать им то, чего они просят.

Черт возьми, Себастьян, что же такое музыка? Я все меньше и меньше понимаю.

Твой Вернон».

10

«Признаю, что давно не писал, — был очень занят. Экспериментировал. Искал

средства выразить неведомое Чудовище. Другими словами, изготовлял инструменты.

Металлы — это очень интересно. Сейчас я работаю со сплавами. Звук — поразительная

вещь.

Привет от Джейн.

Отвечая на твой вопрос — нет, я не намерен уезжать из России, даже на

открытие твоей Оперы, — прикрывшись бородой!

29 Шёнберг Арнольд (1874-1951) — немецкий композитор, один из крупнейших представителей

экспрессионизма в музыке начала XX века, основатель так называемой атональной музыки.

стать их рабом и заставляет их служить себе, хотят они того или нет.

Она стала еще более варварской, чем когда ты ее видел! Густая, длинная —

славянский бобер, да и только!

Но, несмотря на этот лесной камуфляж, я — это по-прежнему я, каковым и

останусь, покуда меня не истребит какая-нибудь банда одичавших потомков.

Твой навеки Вернон».

Телеграмма от Вернона Дейра — Себастьяну Левину.

СЛЫШАЛ ДЖО ОПАСНО БОЛЬНА УМИРАЕТ ЗАСТРЯЛИ НЬЮ-ЙОРКЕ

ДЖЕЙН И Я ОТПЛЫВАЕМ «РЕСПЛЕНДЕНТЕ»

НАДЕЖДЕ УВИДЕТЬ ТЕБЯ ЛОНДОНЕ.

Глава 5

1

— Себастьян!

Джо потянулась к нему, но снова упала на кровать. Она смотрела на него во все

глаза. Себастьян, большой, в шубе, спокойный, всезнающий, слабо улыбался.

На его лице никак не отразилась боль, которая пронзила его при виде Джо.

Бедняжка Джо!

У нее отросли волосы — две короткие косички лежали на плечах. Лицо исхудало,

щеки горели лихорадочным румянцем. Сквозь тонкую ночную сорочку просвечивали

ключицы.

Она была похожа на больного ребенка. Что-то детское было и в ее удивлении, и в

радости, и в настойчивых расспросах. Сиделка оставила их наедине.

Себастьян сел и взял Джо за руку.

— Мне Вернон телеграфировал. Я не стал его ждать, приехал первым же рейсом.

— Ты приехал ко мне?

— Конечно.

— Дорогой Себастьян!

На глаза ей навернулись слезы. Себастьян встревожился и поспешно добавил:

— Не то чтобы у меня совсем не было тут дел. Я часто разъезжаю и сейчас, в

сущности, могу провернуть парочку комбинаций.

— Не болтай.

— Но это правда, — удивленно сказал Себастьян.

Джо засмеялась, и смех перешел в кашель. Себастьян напрягся, готовый вызвать

сиделку. Его предупреждали. Но приступ миновал.

Джо лежала довольная, рука ее опять сжимала руку Себастьяна.

— Мама умерла так же, — прошептала она. — Бедная мама! Я думала, что буду

умнее, а сама совершенно запуталась. О! Совсем запуталась.

— Бедняжка Джо!

— Себастьян, ты даже не знаешь, как я запуталась.

— Могу представить. Я всегда думал, что к тому все идет.

Джо помолчала, потом сказала:

— Ты не представляешь, как приятно тебя видеть, Себастьян. Скольких

неудачников, отбросов общества я перевидала! Мне не нравилось, что ты такой сильный, удачливый, самоуверенный, меня это бесило. А сейчас — как же это великолепно!

Он сжал ее руку.