Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

«Арифметика мне никогда не давалась». Сначала Силия складывала, потом вычитала, потом умножала, что доставляло ей удовольствие, потом делила — и деление было занятием, как ей казалось, взрослым и трудным, — а потом дело доходило до тех страниц, где были «задачки». Их Силия просто обожала. Задачи были про мальчиков и про яблоки, про овечек на лугах, и про пирожные, и про землекопов, и хотя это были все те же замаскированные сложение, вычитание, умножение и деление, в ответах-то речь шла о мальчиках, или яблоках, или овечках, и это было очень интересно. За арифметикой шло чистописание в линованной тетради. Мама напишет что-нибудь в самом верху, а Силия потом переписывает, переписывает, переписывает — до самого конца странички. Силии не слишком нравилось чистописание, но иногда мамочка писала что-нибудь очень смешное — ну, например, «Косоглазые кошки не могут нормально кашлять», и Силия очень смеялась. И еще Силии надо было учить, как пишутся слова — простые короткие слова, написанные в тетрадке, но это давалось ей с большим трудом. В своем желании не наделать ошибок она всегда добавляла так много лишних букв, что слово становилось неузнаваемым.

Вечерами, после того как Сьюзен искупает Силию, в детскую приходила мамочка, чтобы подоткнуть одеяло. Силия называла это «мамочкиным подтыканьем» и старалась лежать очень смирно, чтобы «мамочкино подтыканье» сохранилось до утра. Но оно никогда не сохранялось.

— Ты хочешь, чтобы я оставила свет, лапушка? Или чтоб дверь была открыта?

Но Силии совсем не нужен был свет. Ей нравилась теплая убаюкивающая темнота, в которую она погружалась. Темнота казалась ей доброй.

— Да, ты не из тех, кто боится темноты, — говаривала Сьюзен. — А вот моя племянница, если оставить ее в темноте, всю душу вымотает криком.

Как давно уже решила про себя Силия, маленькая племянница Сьюзен, наверно, очень противная девчонка — и очень глупая. Как можно бояться темноты? Единственное, что может напугать, — это сны. Сны пугали потому, что в них настоящие вещи переворачивались шиворот-навыворот. Увидев во сне Стрельца и с криком проснувшись, она выскакивала из кроватки и, прекрасно разбирая дорогу в темноте, бежала по коридору к маминой комнате. Мама потом возвращалась с ней в детскую, присаживалась ненадолго рядом и говорила: «Нет никакого Стрельца, деточка. Ничего не будет с тобой — ничего не будет». Тогда Силия вновь засыпала, зная, что мамочка и вправду сделала так, что бояться теперь нечего, и через несколько минут Силия уже будет идти по долине, вдоль реки, и, собирая примулы, приговаривать: «Я и так знала, что это не железная дорога. Конечно, тут всегда была река».

Глава 2 За границей

1

Через полгода после того, как ушла няня, мамочка сообщила Силии очень волнующую новость. Они собираются ехать за границу — во Францию.

— И я тоже?

— Да, родная, и ты.

— И Сирил?

— Да.

— И Сьюзен и Раунси?

— Нет, только папа, я, Сирил и ты. Папочке нездоровится, и врач сказал, что ему на зиму надо поехать за границу — туда, где тепло.

— А во Франции тепло?

— На юге — да.

— А как там, мамочка?

— Там есть горы. Горы, а на вершинах снег.

— А откуда там снег?

— Потому что они высокие.

— Очень высокие?

Мама пыталась объяснить, как высоки горы, но Силии трудно было это себе представить.

Она знала Вудбери-Бикон. Чтобы подняться на самый верх, надо полчаса. Но Вудбери-Бикон и горой-то вряд ли считается.

Было от чего прийти в восторг — в особенности от дорожного несессера. От настоящего, ее собственного дорожного несессера из темно-зеленой кожи. Внутри были флакончики и отделения для расчески и для одежной щетки, и были еще дорожные часы и даже маленькая дорожная чернильница!

Никогда еще, думала Силия, не было у нее такой красивой собственной вещи.

Поездка была чрезвычайно увлекательной, — главное, переезжали через Ла-Манш! Мама пошла прилечь в каюту, и Силия осталась на палубе с отцом, отчего казалась сама себе очень взрослой и значительной.

Франция, когда они ее увидели, немножко разочаровала. Она выглядела как любое другое место. Но носильщики в синих форменных мундирах, говорившие по-французски, вызывали восторг, как и поезд, в который они сели, — потешный такой поезд с высокими вагонами. Им предстояло и спать в нем, и это тоже привело Силию в восторг.

Одно купе отвели ей и маме, а соседнее — папе и Сирилу.

Сирил, понятно, держался барином. Ему было шестнадцать, и он взял себе за правило ничему не удивляться, считая это чуть ли не делом чести. Вопросы он задавал как бы нехотя, но и Сирил едва мог скрыть волнение и любопытство при виде французского паровоза.

Силия сказала матери:

— Там и правда будут горы, мамочка?

— Да, дорогая.

— Очень, очень, очень высокие?

— Да.

— Выше даже, чем Вудбери-Бикон?

— Гораздо выше. Такие высокие, что вершины их покрыты снегом.

Силия прикрыла глаза, попыталась представить себе горы. Огромные холмы, уходящие вверх, вверх, вверх, — такие высокие, что, наверное, даже и не увидеть их вершин. Голова Силии откинулась назад и еще назад: она представляла себе, как смотрят вверх на горы.