Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

— Что с тобой, деточка? Шейку свело?

Силия решительно покачала головой.

— Я думаю о больших горах, — сказала она.

— Глупый ребенок, — снисходительно заметил Сирил.

Потом начались волнения с устройством на ночь. Утром, проснувшись, они ведь уже будут на юге Франции.

Было десять утра, когда они приехали в По[129]. Началась возня с багажом, а его было много — не меньше тринадцати больших сундуков с горбатыми крышками и бесчисленное множество кожаных саквояжей.

Наконец, отъехали от станции и направились в гостиницу. Силия смотрела по сторонам.

— А где же горы, мамочка?

— Вон там, милая. Разве не видишь снежные вершины?

Вон те?! Вдоль горизонта тянулась причудливая полоса, белая, словно вырезанная из бумаги. Низкая такая линия. А где же огромные, вздымающиеся вверх, прямо в небо, громады, — высоко-высоко над головой Силии?

— О! — воскликнула Силия.

Она вдруг почувствовала разочарование. Да разве же это горы!

2

Справившись с разочарованием по поводу гор, Силия просто наслаждалась жизнью в По. Еда была великолепной. Называемый почему-то «табльдотом»[130] обед устраивали за длинным столом, уставленным всякого рода невиданными и замечательными кушаньями. В гостинице жили еще двое детей, сестры-близняшки, на год старше Силии. Она, Бар и Беатрис почти отовсюду ходили вместе. Впервые за восемь лет своей жизни Силия познала наслаждение от проказ. Вся троица, бывало, уплетает апельсины на балконе, а косточки швыряет вниз, в проходящих мимо солдат в веселеньких, синих с красным, мундирах. Когда разозленные солдаты смотрели вверх, девочки приседали и становились невидимыми из-за балюстрады. И еще они высыпали кучками соль и перец на тарелки, расставленные для табльдота, чем премного досаждали Виктору, старому официанту. Они прятались внизу, под лестницей, и щекотали ноги постояльцам, спускавшимся к ужину, длинным павлиньим пером. Заключительный же их подвиг совершен был в день, когда они довели горничную, убиравшую верхний этаж, до исступления. Они вошли следом за ней в ее маленькое святилище, где хранились веники и щетки. Она со злостью повернулась к ним, заговорила быстро-быстро на непонятном языке — французском, — и выскочила из чулана, захлопнув дверь, а вся троица оказалась в плену.

— Лихо она нас, — с досадой сказала Бар.

— Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем нас отсюда выпустят?

Они хмуро смотрели друг на друга. Глаза Бар загорелись мятежным огнем.

— Я не потерплю, чтобы она взяла над нами верх. Надо что-то сделать.

Бар всегда была заводилой. Она взглянула на единственное, совсем крохотное окошко.

— Интересно, мы пролезем в него? Мы ведь не жирные. Что там снаружи, Силия? Есть там что-нибудь?

Силия ответила, что там — водосточный желоб.

— Он большой, по нему можно пройти, — добавила она.

— Хорошо, мы еще покажем этой Сюзанне. Представляю, что с ней будет, когда мы на нее набросимся.

Рама с трупом поддалась, и они по одному пролезли в окно. Желоб был примерно фут[131] шириной, с закраинами высотой дюйма[132] в два. А ниже была просто бездна в пять этажей глубиной.

Дама-бельгийка из тридцать третьего номера послала вежливую записочку английской леди в номер пятый. «Знает ли мадам, что ее малышка и две дочки мадам Оуэн расхаживают сейчас по парапету над пятым этажом?»

Суматоха, которая затем поднялась, показалась Силии излишней и неуместной. Ведь ей никогда прежде не запрещали ходить по парапету.

— Ты же могла упасть и разбиться насмерть.

— О нет, мамочка, там много места — даже двумя ногами можно стоять.

Спутай этот был из числа тех, когда взрослые поднимают необъяснимый шум из-за ничего.

3

Силии, разумеется, пришлось учить французский. К Сирилу каждый день приходил молодой француз. Для Силии же наняли молодую леди, с которой она должна была каждый день ходить гулять и говорить по-французски. Вообще-то леди была англичанкой, дочерью владельца английского книжного магазина, но всю жизнь свою она прожила в По и говорила по-французски так же свободно, как и по-английски.

Мисс Ледбеттер была молодой особой, чрезвычайно рафинированной. По-английски она говорила проглатывая окончания слов, и притом нарочито медленно и снисходительно:

— Видишь, Силия, вот это — лавка, где пекут хлеб. Boulangerie[133].

— Да, мисс Ледбеттер.

— Смотри, Силия, вон собачка переходит через дорогу. Un chien qui traverse la rue. Qu'est-ce qu'il fait? Это значит: «Что она делает?»

Мисс Ледбеттер осталась недовольна последней собственной фразой. Собаки — существа неделикатные и иногда могут вогнать в краску ультрарафинированных молодых особ. А данная собачка остановилась посреди дороги со вполне определенной целью.

— Я не знаю, — проговорила Силия, — как будет по-французски то, что она делает.

— Отвернись, дорогая, — сказала мисс Ледбеттер. — Это не очень приятно. А вот перед нами церковь. Voilà une église.

Прогулки были долгими, унылыми и однообразными. Недели через две мать Силии избавилась от мисс Ледбеттер.

— Невозможная девица, — сказала она мужу. — Самое увлекательное занятие на свете у нее становится скукой.