Хлеба и зрелищ

В мрачном доме мы жили тихо, очень тихо. Я воображала, будто мы прячемся от кого-то или от чего-то. Теперь я знаю, что мы действительно прятались, но тогда я этого не знала… Тогда я только фантазировала. Мередит рассказывает мне о Джордже Сантайяне… Как Сантайяна читал лекции в Хорварде и как его любили студенты. Я слушаю одним ухом и в то же время думаю свою думу… Да, в доме моей бабушки все мы прятались от свободы… от мыслей… от самих себя. Сейчас мне неуютно в этом кресле… становится слишком жарко… У бедняжки мисс Артур только и было, что ее великое горе да красный нос. Так я ее себе и представляю… Сантайяна – испанец… семнадцати лет приехал в Америку… но он блестяще владеет английским языком. Так говорит Мередит… спрашивает меня, читала – ли я «Монологи об Англии» и «Общественное мнение в Соединенных Штатах»… Да, читала… о, да, мне очень понравилось.

От камина пышет жаром… Не следовало класть это второе полено… Лицо у меня горит… и колени горят. Здесь очень жарко, не пересесть ли к окну?

Я встаю и замечаю, что мой костюм пришел в беспорядок; ведь в кресле я сидела съежившись. Легким движением руки я оправляю платье… Резника на панталонах слишком узка; как струна, впивается в талию. Мередит подвигает тяжелое кресло к окну. Собирает мои книги. Он – ловкий, энергичный. И очень милый. Он хочет нравиться людям. Платье на мне свежее, красивое… И у окна прохладно.

Я люблю все чистое и свежее. И я сама-такая чистая, какой только можно быть.

У моей бабушки намерения были прекрасные, но меня она совсем не знала. Меня она представляла себе такой, какой, по ее мнению, я должна быть… Люди, воодушевленные наилучшими намерениями, бывают иногда ужасны…

Мередит прислонился к шкафу и хочет прочесть один из сонетов Сантайяны. Я понятия не имела, что Сантайянa – поэт.

– О, да! У него есть прекрасные сонеты, – говорит Мередит.

Мои книги стихов забыты, я прочла только одно стихотворение Эдны Миллей. Я слушаю Мередита. Он-очень интересный собеседник, но со мной говорит, как с мужчиной. Я хочу, чтобы мужчины думали обо мне как о женщине… Пожалуй, как об умной женщине, но прежде всего – как о женщине.

Моя бабушка мыслила символами. Она никогда не задавал себе вопроса, является ли символ чем-то реальным, или только тенью… Все было заранее распределено и приведено в порядок… она руководствовалась тем, что было придумано прежде… когда-то. Она считала, что женщина должна быть добродетельна; но это правило было ей дано… не она до него додумалась. Она не задавала себе вопроса, хороша ли добродетель сама по себе… она верила в набожность, покорность, достоинство, милосердие, честность… Быть может, все это-прекрасные качества, но мне кажется, не следует опутывать ими людей, как цепями. И эти цепи висят на мне. Бабушка связала меня ими, и теперь ее символы-свинцовая гиря, привязанная к моим ногам. У нее была душа пуританки. Ее и мои предки-пуритане. Всю жизнь я с чем-то боролась, но это что-то пришло извне… Что-то давило меня со всех сторон, и я задыхалась. Нет… не совсем так. Липкое ханжество, опутавшее меня… в нем виновата я сама… быть может… не знаю. Пожалуй, это – не ханжество, а запреты.

Не лучше ли поговорить сейчас о поэзии с Мередитом Купером? Я ему сказала, что хочу читать сегодня стихи… Это была пустая фраза… Не знаю, зачем я ее бросила… Быть может, хотела объяснить, почему вокруг меня лежат томики стихов. Он ловит меня на слове; рассуждает о поэзии; пожалуй, он это делает для того, чтобы мне понравиться. У Мередита ясный, точный ум. Его можно сравнить с безупречно работающим механизмом. Все на своем месте; все пригнано точно. Мередит превращает разговор в обсуждение целого ряда тем. Он не беседует – он обсуждает темы, но делает это с таким блеском и юмором, что невольно прощаешь ему его страсть к монологам. Интересно, был ли он когда-нибудь влюблен… Нет вряд ли… Человек, познавший хаотическое чувство любви не может сохранить такой ясный и точный ум.

Мне делали предложение… предлагали вступить в брак… но я никому не позволяла объяснятся в любви. Иные пытались… Да, иные пытались. Среди символов моей бабушки был один, именуемый целомудрием. Я ненавижу целомудрие… ненавижу все связанное с ним… все, что под этим словом подразумевается… Я ненавижу все пуританские идеи. Будь я наделена мужеством и силой воли, я бы хотела стать на время дикарем и посмотреть, как бы я себя чувствовала в этой роли. Я была бы безнравственным дикарем!

Мередит, говоривший о Суинберне, обрывает свою речь и замечает, что дождь прошел и выглянуло солнце. Он подходит к окну и смотрит вдаль. Стоит совсем близко около моего кресла, но мне не хочется протянуть руку и коснуться его плеча или взять его за руку. А вот некоторые мужчины вызывают во мне это желание… Да, но ведь Мередит очень милый и симпатичный. Он мне очень нравится… но как-то по-иному… Когда я с ним, – женщина во мне молчит… Почему? Знаю… интуиция мне подсказывает… Потому что он сам не думает о своем мужском начале. Если бы он думал, я бы это чувствовала… почувствовала бы его … но он не думает.