Хлебушко-батюшка

— Он, видите ли, хочет, а мы не хотим! — Михаил Ионович окончательно рассердился. — Он начинает, другие подхватывают! Миленькое дело! Поднять на ноги всю страну! Да от таких кампаний у меня до сих пор голова болит. Давно ли шумели на всех совещаниях, писали во всех газетах о кукурузе, о вездесущих бобах, о занятых парах. Только кукуруза! Только бобы! Только занятые пары! Вы же хотите сейчас устроить наоборот: только травы! А что станет с зерновыми, подумали? Или их — побоку? У вас одна идея fixe — травы? И больше ничего? Нет, мы поступим не так. Мы создадим в зонах опорные станции по луговодству. Им будут помогать другие станции и институты. Спокойно, без шума и крика, поведут они свою работу. Вас это не устраивает?

— Нет, — упрямо проговорил Николай Иванович.

— Ну, знаешь, — хлопнул себя по колену рукой Богатырев. — Ты удивляешь меня.

— Хотите подменить мое предложенье своим? — круто повернулся к нему Лубенцов.

— При чем тут «мое» и «твое»? Есть только правильное и неправильное решение…

— Ты подкапываешься под меня!

— Неужели ты это всерьез?

— А почему бы и нет?

— В тебе говорит сейчас обида, Николай Иванович. Ты остынешь и поймешь…

— Я уже все понял! — резко перебил его Лубенцов и отодвинулся от Богатырева.

В кабинете угнетающе повисла тишина.

— Я без приглашения. Можно к вам?

Все головы повернулись на голос к двери. Там, держась за ручку, стоял Сыромятников.

— У нас идет обсуждение… — начал было Михаил Ионович, но Сыромятников перебил его:

— Я знаю.

— Откуда?

— Ну, это сейчас секрет полишинеля, — усмехнулся Игнатий Порфирьевич. — Сегодня везде говорят о статье Николая Ивановича. Я только что из главного управления. Там статья встречена с интересом. С большим интересом и одобрением. Меня и группу специалистов вызывали дать заключение по докладной Николая Ивановича. Он доказывает в ней, что создание новых станций по травосеянию обойдется стране в кругленькую сумму. Дело это дорогое и неосуществимое. Мы согласились с ним.

Это был сильный, хорошо рассчитанный удар. Желтые пятна на лбу Михаила Ионовича побурели. Богатырев глядел на Сыромятникова, как на фокусника, — что еще, какая карта окажется у него в руках? Михаил Ионович сел в кресло, достал папироску и закурил. Курить он не умел и закашлялся от дыма. Кашлял так долго, что лицо его побагровело. Встал.

— Извините. Я еду в управление. Мы позднее продолжим этот разговор.

Лубенцов и Сыромятников переглянулись и вышли.

— Не пойму, чего хочет, чего добивается этот человек? — вполголоса спросил Михаил Ионович.

— Это связано с пшеницей Аверьянова.

— С пшеницей?

— Да. Это крупный зверь, Михаил Ионович.

— Какие слова вы говорите. — Михаил Ионович опять взялся за папироску, пососал ее; она не разгоралась.

— Я давно занимаюсь им.

— Что это даст?

— Тайное боится явности. Я разоблачу его.

— Приезжайте ко мне завтра. Тогда обо всем и договоримся.

Парфен Сидорович согласно кивнул головой.

На улице знойно. Раскаленное солнце жаркой поковкой плавилось в небе. Пшеница желтела, а на овощных участках по-прежнему раздавались щелчки водометов и семицветной радугой реяла над землей вода. С примолкших в зное полей наносило запахом поспевающего хлеба. Николай Иванович ждал Богатырева у «Москвича». Нагнув голову, смотрел исподлобья, как он подходил, следил, как поведет себя, издали показалось, что Парфен Сидорович глядит на него, как на врага, но в усталой прижмури небольших глаз Богатырева стояла только горечь, и Николай Иванович пожалел его. Подойдя к «Москвичу», Богатырев близоруко оглянулся.

— А где этот?..

Он не назвал Сыромятникова, однако Николай Иванович догадался, о ком речь.

— Профессор уехал.

— Жаль. Задал бы я ему один вопросец.

Говорил Богатырев глуховато. Его непочтительность к Сыромятникову задела Николая Ивановича.

— Игнатий Порфирьевич прибудет на станцию с группой ученых, и там ты можешь задать ему свой вопрос.

Николай Иванович сел в машину. Сердито подождал, выглянул недовольный:

— Ну чего же ты? Садись.

Богатырев раздумывал.

— Когда, говоришь, приедет Сыромятников?

— Завтра.

— С группой ученых?

— Да.

— Ну что ж. Завтра и поговорим. — Парфен Сидорович устроился на сиденье, думая о чем-то своем.

Проехали поля института. Мимо побежала колхозная земля. Справа на лугах редкие стожки тонко пахли сеном; слева белыми, светло-синими и фиолетовыми огоньками в густоте ботвы цвело картофельное поле. Возле поля пшеницы Богатырев сказал:

— Останови. Я тут сойду.

Николай Иванович загнал машину на обочину. Колеса «Москвича» зарылись в пожелтевшую траву; из-под них во все стороны зеленым дождем брызнули кузнечики. В полевой и луговой теплыни, в тишине, нарушаемой стрекотом кузнечиков, под палящими лучами солнца вызревал хлеб. Николай Иванович не знал, ехать ли ему дальше одному, постоять ли у поля, поджидая Богатырева? Он посидел, не снимая с руля набухших венами рук, решился, тяжело вылез, подошел за Богатыревым к полю. Тот, словно ждал этого, заговорил: