Хлебушко-батюшка

Он въехал в поле, погазовал, послушал, как гудит мотор, слез с трактора, еще раз осмотрел бороны и культиваторы, потрогал пальцами острия лапок и отпустил рычаги. Можно было приниматься за дело. Оглянулся на дорогу — может, кто покажется? Но проселок летел наискось через поле, никого там не было, только ветер поднимал фонтанчики пыли. Егор проехал гон, повернул и с того края опять посмотрел на дорогу. Заметил черных, с сизым отливом грачей и оглянулся на них. После третьего захода он уже не обращал внимания ни на грачей, ни на дорогу. Трактор покачивало, руки на фрикционах подрагивали. И после каждого захода становилась шире прокультивированная и забороненная полоса.

Солнце поднялось высоко и незаметно перевалило на вторую половину неба. Из радиатора пошел парок. Пора бы и пообедать, отдохнуть, дать трактору остыть. «Вот проеду гон…» Проехал гон, и второй, и третий. Как бегуну бывает трудно остановиться сразу, так и Егор никак не мог остановиться и культивировал и боронил, пока не увидел столб пыли над дорогой. Кто-то летел к нему на мотоцикле. Кто бы это мог быть? Рюхин, наверно. Он да Венька так отчаянно гоняли. Столб пыли приближался, рос. Егор остановил трактор у самой дороги. Подъехал Венька. Был он на себя непохож, посерьезневший и как-то враз осунувшийся. Пыль догнала его, пролетела немного вперед и стала оседать за дорогой на поле.

— Дядь Егор… Пашка тут… не проходил?

Говорил Венька, как тяжело запыхавшийся человек, — будто приехал не на мотоцикле, а, торопясь, бежал сам. И ответа он ждал немедленно.

— Так, значит, не проходил? — повторил он нетерпеливо.

— Не-ет, — удивленно и оттого слегка протяжно ответил Егор.

Венька поставил на стартер ногу, нажал.

— Погоди ты, торопыга. Объясни толком. Куда ушел Пашка?

Венька рассказал, что к ним за Лосиную балку приезжал Рюхин. Пашка сцепился с ним. О чем они спорили, Венька не знает. Он сначала не слушал, а потом остановил трактор и подошел. В это время Пашка и Рюхин уже кричали друг на друга во все горло. Пашка плюнул и ушел.

— Я думал, он вернется. День прошел, а его все нету. Я снялся и поехал. Все дороги обрыскал…

— Главный агроном к вам приезжал?

— Нет.

— А Федор Кузьмич?

— Никого пока не было…

Венька торопился и последние слова докрикивал уже на ходу. Он унесся, а столб пыли еще долго висел над дорогой. Егор сел обедать. В тени за трактором было не так жарко. Развернул узелок — его прислала Устинья с подвозчиком. В узелке оказалась в миске жареная картошка с мясом, кусок серого, пропахшего керосином хлеба, бутылка степлившейся невкусной воды. Егор жевал, а сам думал про Пашку.

У них с Рюхиным давно что-то назревало. Когда агроном приезжал в поле, Пашка держался в сторонке, настороже. Он не любил, чтобы им командовали. А Рюхин не мог не командовать, наверное, это было у него в крови. Слушая его, Пашка не перечил, молчал, но и по тому, как он весь напруживался, словно струна на шерстобитке, и по тому, как совал руки в карманы, сжимая их там в кулаки, можно было догадаться, что молчать он будет не всегда, что терпит он до поры до времени; придет время — он покажет свой норов, и тогда Рюхину несдобровать. Видно, это время подошло.

И тут Егору пришло в голову то, чего до этого никак не допускал он даже в мыслях: пока ищут главного агронома (смотря куда он запропал, можно искать его и день и два!), оба поля за Лосиной балкой трактористы вспашут. Приезжай тогда хоть десять комиссий — сделанного назад не воротишь.

От жары, от духоты и от этих мыслей Егор приоткрыл рот. В горле пересохло. Он глотнул из бутылки воды, вытер губы. Настроение у него сразу упало. «Надо позвонить Василию Васильевичу в райком», — подумал он.

— Хлеб-соль, дядя Егор.

— Пашка, ты? — Егор круто повернулся.

Пашка подошел откуда-то со стороны. Был он смугл до черноты, но еще черней лоснилось возле уха пятно нигрола. Продолговатые глаза от воспаления красны. Он молча сел, сорвал травинку, пожевал. Выплюнул.

— Венька тебя ищет, — сообщил Егор, приглядываясь к Пашке. — Проезжал он тут недавно.

— Куда он уехал, не сказал?

— Нет, не сказал.

Что такое с Пашкой? Поругался с Рюхиным, а теперь жалеет и переживает? Егор глядел на него с любопытством. Веньку он понимал: тот просто напугался. А вот Пашка, как и прежде, был для него загадкой. О чем он думал, чего хотел, почему отказался пахать — оттого ли, что все понял и прочувствовал, или из желания хоть чем-нибудь досадить агроному? Пашка сидел, опустив голову. Егор видел только часть наморщенного лба с нависшими над ним волосами, бровь, щеку, нос, контур подбородка, голую с подтеками пота шею, но не видел выражения лица. Пашка опять сорвал травинку.

— Я, дядя Егор, должно, уеду из Лебяжья.

— Что так?

— На стройке лучше. — Чем на стройке лучше, он, видно, не мог толком объяснить и заговорил торопливо: — Каждый день там люди, люди, люди. Шумно. Весело. И по вечерам весело. В клубе — музыка, кино…

— Зачем же ты вернулся? Оставался бы там.

— О доме затосковал, дядь Егор.