Хлопоты ходжи Насреддина

Кази уперся локтем в колено, подпер кулаком подбородок и устремил невидящий взор в потолок. Стражники между тем схватили уже совершенно ничего не соображающего Зарифа за ноги и поволокли прочь. Тот даже не сопротивлялся.

– Видите, кази, какой страшный заговор нам с вами удалось раскрыть, – приблизился к Шарифбеку ходжа.

– А? Да, да.

– Скажите, а как мне поступить с деньгами?

– Деньгами? – повел глазами Шарифбек. – Оставь себе. Ты их заработал. Впрочем, нет, дай мне, – опомнился он, выхватил из пальцев Насреддина кошель и взвесил на ладони. – Н-н, ц, ц, – пощелкал он языком. – Смердящая собака, за гроши продался зарвавшемуся мерзавцу Мустафе. Давно надо было покончить с ним и его шайкой.

– Мудрая мысль, о справедливейший и добрейший из всех кази, – поклонился Насреддин.

– Ты так считаешь?

– С мудростью трудно поспорить.

– Ну, ладно, иди. – Судья самодовольно выставил бороду вперед и выдвинул нижнюю челюсть.

– Но я хочу предостеречь вас от опрометчивого поступка, кази.

– Что такое? – мгновенно насторожился Шарифбек.

– Ни о чем не беседуйте с Зарифом. Он хитрая бестия и обязательно попытается обвести вас вокруг пальца, а у вас такое доброе сердце.

– У меня? – Кази уперся взглядом в лицо ходжи.

– Конечно!

– Да. Доброе, очень доброе… но ты зря беспокоишься: мне не о чем говорить с предателем.

– Простите мое любопытство, но как вы собираетесь поступить с ним?

– На днях его отправят в каменоломни, и там-то он уж точно присмиреет. Все, иди с миром! – повел рукой Шарифбек.

Насреддин отвесил еще один поклон и заторопился покинуть дом кази. Шарифбек же еще долгое время размышлял над случившимся.

Зариф всегда был труслив и завистлив. И еще невероятно жаден. К тому же у него имелась одна крайне неприятная черта: он все и везде вынюхивал, всюду совал свой нос, а это опасно, очень опасно. Зариф был посвящен во многие дела судьи – так уж вышло. Но кто мог знать, чем может обернуться дело. Нет, лучше всего избавиться от Зарифа раз и навсегда, пока под ним, под кази, не заколебалась почва, и он не рухнул подобно подрубленному топором лесоруба дереву.

Ходжа тем временем обошел дом кази и вошел на тюремный двор, где у высокого забора, обняв копье, дремал стражник. Заслышав шаги, он очнулся и заморгал гноящимися глазами, но то был лишь Насреддин, которого стражник теперь считал другом кази, и потому ему даже не пришло в голову спросить, что он тут делает.

Насреддин, убедившись в равнодушии охранника к его персоне, быстро прошел к забранному тяжелой железной решеткой колодцу и нагнулся над ним.

– Эй, Зариф! – позвал он.

– Ходжа? – встрепенулся бай, отлипая от выложенной камнем стены и входя в круг света. – Это ты?

– Я, я. Ну как ты себя чувствуешь?

– Ты ведь знаешь, ходжа, что я невиновен, – проигнорировал вопрос Зариф.

– Знаю, конечно.

– Знаешь? – Зариф нашел в себе силы удивиться.

– Разумеется. Я еще не выжил из ума.

– Но тогда… тогда почему я здесь?

– А разве ты не заслужил этого?

– О Насреддин! – взмолился бай, протягивая к ходже руки. – Прости ради Аллаха. Разум мой помутился.

– Я заметил. Но разве помутнение рассудка извиняет твой поступок?

– Нет мне прощения.

– Так чего же ты тогда просишь меня о нем?

– Но что же мне делать?

– Прощение нужно не просить, а заслужить. То, что ты пытался убить меня, я еще могу тебе простить. Но ты измывался над людьми, тянул из них все жилы. А вот этого я тебе никогда не прощу. Завтра или послезавтра тебя казнят. Прощай!

– Ходжа, постой! – выкрикнул Зариф.

– Что тебе?

– Хочешь, я все тебе отдам? Все, чем владею. Все, что у меня есть. Только замолви за меня словечко кази, умоляю тебя.

– И что мне прикажешь делать с твоими богатствами? Стать баем вместо тебя?

– Ты сможешь стать кем угодно, подумай хорошенько!

– Не о чем здесь думать, – отрезал ходжа. – Хотя ты можешь сделать доброе дело, раздав все, что ты нажил слезами и потом простых людей, им обратно.

– Что?! Раздать такое богатство нищим бездельникам? Ни-ког-да!

– Дело твое. Только знай: если ты не раздашь его людям, твое имущество приберет к рукам кази. Я думаю, тебе будет приятно сознавать на том свете, что человек, отправивший тебя на казнь, завладеет всем, что у тебя было, и будет посмеиваться над тобой.

– Ну уж дудки! Я не позволю ему надо мной смеяться. Смеяться буду я! Принеси мне бумагу, чернила и перо, и я – клянусь всевышним! – оставлю безмозглого дурака Шарифбека с носом.

– В таком случае мне, возможно, удастся уговорить кази заменить смертную казнь на ссылку.

– Я сделаю так, как ты просишь, клянусь! – загорелся Зариф. – Только не тяни, прошу тебя, ходжа. Шарифбек очень скор на расправу.

– Договорились! Перо и бумага у тебя будут, не успеешь моргнуть и глазом.

Насреддин с трудом удержал счастливую улыбку, готовую сорваться с его губ, и заторопился за писчими принадлежностями и свидетелями. Главное, чтобы ни о чем не пронюхал проныра Шарифбек. Хотя после пережитого вряд ли ему захочется не только вести задушевные беседы с Зарифом, но и вообще видеть его.