Хлопушка с прицелом

«Да, одно обещание он нарушил, — рассуждала я. — Но не такое уж важное обещание. Он давал слово не флиртовать со мной и не говорить о каких-то своих чувствах ко мне помимо дружеских… Но вот он все-таки заговорил о них. Почему? Потому что он бесхребетный пустомеля, на которого нельзя положиться? Или потому что и в самом деле так сильно полюбил меня, что не смог сегодня удержаться от соответствующих излияний?»

В последнем варианте вроде как нет ничего такого, чего нельзя простить. Наоборот, мне даже льстит, что кто-то настолько сильно полюбил меня, прекрасно зная, что мое сердце безнадежно занято…

Да ведь и не просто «кто-то» полюбил, а такой обаятельный и привлекательный человек, как Виктор, на которого засматриваются девушки со всего «Мосфильма». И который мне самой в общем-то нравится… Приятно общаться с хорошо выглядящим и хорошо говорящим человеком, даже если при этом тебе совсем не хочется его поцеловать, не говоря уже о большем…

А может, я сегодня разозлилась не на Виктора, а на саму себя? Я как будто впервые за все эти недели встреч с ним посмотрела на себя со стороны — и ужаснулась тому, что не сумела сохранить тайны, связанные с моим любимым Германом! Выложила их фактически первому встречному — просто потому, что изначально вбила себе в голову, что этот первый встречный — глубоко порядочный человек и никогда никому ничего не расскажет…

Я даже пришла к такой мысли, от которой вскрикнула вслух. Что, если Герман рано или поздно узнает о том, как я обошлась с его секретами? И я не могла отогнать от себя неутешительный ответ на этот вопрос: Герман вправе будет изменить свое отношение ко мне ровно так же, как сегодня изменилось мое отношение к Виктору…

И, может быть, оттого что я хотела в первую очередь оправдать себя и то, как я поступила по отношению к Герману, я стала оправдывать Виктора и его сегодняшнее поведение…

«Виктор не хотел ничего плохого, — убеждала себя я. — Он не сдержался. Это случилось только один раз. И он обещал, что этого больше не повторится…»

И тут же я сама себе возражала: так он ведь и про Германа сможет кому-нибудь все рассказать по той же причине несдержанности. Разболтает, а потом, допустим, искренне будет об этом сожалеть, как сегодня о своей промашке… Но Германа-то он этим все равно уже погубит!

Даже если не подвергать сомнению огромную любовь, которой Виктор будто бы ко мне воспылал… Если это чувство действительно такое сильное, оно будет искать себе выход. В этом случае Виктор либо покончит с собой, либо попытается устранить своего соперника, то есть Германа…

Да и сколько может длиться такая обреченная любовь? В конце концов Виктору надоест пребывать в унизительном положении влюбленного, которому ничего не светит, и его любовь может обернуться ненавистью…

С другой стороны, Виктор как умный человек не может не понимать, что самый верный способ убить всю мою симпатию к нему — это поступить плохо по отношению к Герману.

А единственный, пусть и ничтожный шанс на то, что Виктор когда-либо окажется если не в моем сердце, то в моей постели, — это такая гипотетическая ситуация, при которой я навсегда потеряла бы Германа по абсолютно не зависящим от Виктора причинам.

Конечно, в такой ужасающей ситуации я не то что не лягу ни в чью постель, а вообще не стану жить, но Виктор-то об этом не знает… Поэтому он и впрямь может придерживаться со мной стратегии терпеливого ожидания кардинальных и роковых перемен в моей личной жизни…

Именно на этой мысли я и остановилась, когда вечером встретилась с Германом и уговорила его сосредоточиться на нашей картине и не забивать себе голову планами убийства Виктора…

16

Герман меня послушал. Он действительно самозабвенно отдался работе над «Кошкиным домом». Мы с ним трудились над этой картиной буквально всласть, пока однажды не случилось непредвиденное…

В тот вечер Герман направился к директору Сурину. Хотел заранее договориться, чтобы «Кошкину дому» была обеспечена первая категория…

Я осталась ждать его в павильоне. Мало-помалу разошлись все остальные актеры и съемочная группа.

Я спокойно прохаживалась туда-сюда среди уже выключенных осветительных приборов и повторяла вслух текст, с которым назавтра мне предстояло сыграть последнюю сцену с моим участием.

— Дом от пламени спасите, наши вещи выносите, — декламировала я. — Кресла, стулья, зеркала — все сгорит у нас дотла…

И тут в глубине декораций послышался какой-то гулкий тяжелый удар.

Я поспешила туда и увидела, что на полу лежит наш осветитель Семеныч.

Я попыталась растолкать его, но Семеныч не реагировал. Я решила, что он снова мертвецки напился — такое с ним периодически случалось.

Я пошла было за помощью, но тут в павильон влетел Герман.

— Милиционер! Милиционер! — громким шепотом заговорил он.

Сердце у меня сжалось. «Его уже преследует милиция!» — с отчаянием подумала я.

У Германа не было времени объяснять мне, что случилось, но я все поняла без лишних слов.

Он спрятался в декорациях, а я осталась в ожидании милиционера, который не замедлил явиться.

— Товарищ Гортензи? — отдал он честь.

Я была польщена, что оказалась узнана.