Хлопушка с прицелом

Когда майор ушел, я подождала для верности несколько минут, а потом отправилась к Герману.

Он сидел возле осветителя, по-прежнему не подававшего признаков жизни.

— Семеныч мертв, — сказал мне Герман.

— Ты уверен? — вздрогнула я.

— Да, проверил только что… Зачем ты так активно напирала сейчас на нашего товарища майора? — резко сменил он тему.

— Хотела выяснить как можно больше…

— Я уже все выяснил. Услышал сейчас разговор этого Жаверова с Суриным…

Герман пересказал мне услышанное, и я схватилась за голову.

— Это конец… конец… — в отчаянии шептала я.

— Ничего не конец, — возразил Герман, но уже не так убедительно, как раньше.

— Сейчас они обнаружат вмятину на том самом воронке…

— И что это докажет? — перебил Герман.

— А отпечатки на клетке с тиграми? — напомнила я.

— Об этом Жаверов не говорил.

— Ну и что? Так он и выложит все карты какому-то Сурину… Герман, дорогой, мне кажется… нам уже не выкрутиться…

— Ты в любом случае ни при чем, — резко возразил он. — Мне не выкрутиться, мне! И то это пока еще не факт… Если бы не этот чертов доносчик… Хотел бы я узнать, кто это был и откуда он все узнал…

Я поняла, что дальше отмалчиваться нельзя.

— Я знаю, кто это был, — заявила я, смело глядя Герману в глаза.

— И кто же? — изумленно спросил он.

— Виконтов, — ответила я.

Затем я четко и последовательно рассказала Герману о своих встречах и разговорах с Виктором.

Я была готова к чему угодно — что Герман ударит меня, убьет, обзовет последними словами… Впрочем, все это не в его духе. Он скорее мог просто молча выйти из павильона, дав тем самым понять, что навсегда вычеркивает меня из своей жизни… И этой-то самой ожидаемой реакции я боялась больше всего…

Но Герман не был бы Германом, если бы его можно было просчитать…

Все, что он сказал, выслушав меня, это:

— Теперь все понятно.

— Насчет чего? — осторожно спросила я.

— Насчет того, как это стало известно милиции… Если бы не Виконтов, все было бы в порядке… Но этого я не мог предвидеть при всем желании…

— Если бы не я, — горестно поправила я. — Я виновата в первую очередь.

— Я так не думаю, — сказал Герман.

— А что ты думаешь? — прошептала я, уже не смея смотреть ему в лицо.

— Что надо как-то выкручиваться, — спокойно произнес он.

19

Герман задумался, и я задумалась тоже.

И тут меня осенило… Вероятно, в данном случае у меня получилось думать усиленнее, чем у Германа, потому что я чувствовала перед ним свою вину и страстно желала сама найти выход из ситуации, в которую я его загнала.

— Я знаю, что нам делать. — Я взяла Германа за руку. Он посмотрел на меня и с надеждой улыбнулся. А я с нажимом воскликнула: — Семеныч!

— Семеныч? — не понял Герман.

— Да, мы переоденем его в твою одежду, и все решат, что это ты умер, а не он…

— Позволь, но как это… — не понял Герман.

— «Кошкин дом», — еще раз подсказала я.

— А-а! — Он даже вскочил на ноги и горячо заговорил: — Да-да, мы сожжем декорацию! Сожжем… И Семеныча вместе с ней!

— Бедный Семеныч, — все-таки сочла нужным вставить я.

— Ему уже все равно, — махнул рукой Герман. — В любом случае спасибо ему, что он окочурился так вовремя.

— Я думаю, стоит сделать это прямо сейчас, — сказала я.

— Да, немедленно! — подхватил Герман. Но тут же добавил: — Нет, давай сначала доснимем сцену с твоим участием.

— До этого ли нам сейчас? — усомнилась я, но Герман резко возразил:

— До кино нам всегда должно быть в первую очередь. Это наша профессия и, сверх того, наше призвание.

— Значит, доснимем, — подчинилась я.

Я встала перед декорацией, а Герман — за камеру.

— Так, — произнес он, — нам ведь осталось заснять твой монолог на фоне горящего дома?

— Угу, — подтвердила я.

— Тогда иди гримируйся, а я пока подготовлю кошкин дом к возгоранию.

Таким образом, нам с Германом пришлось впервые исполнять чужие обязанности: ему — операторские и пиротехнические, мне — гримерские.

Через полчаса декорация была облита керосином, а я загримирована в кошку. После этого я вновь встала перед декорацией, а Герман — за камеру.

— Готова, милая? — громко спросил он, глядя в объектив.

— Готова, — выдохнула я.

— Учти, — предупредил он, — дубль может быть только один.

— Понимаю, — кивнула я.

— «Кошкин дом», — провозгласил Герман, — сцена… э-э, не помню какая, дубль первый и единственный! Мотор! Начали!

Он включил камеру и в следующую же секунду бросил горящую спичку в декорации.

Наш деревянно-картонный кошкин дом моментально полыхнул, а я заголосила, заламывая руки:

— С треском, щелканьем и громом встал огонь над новым домом, озирается кругом, машет красным рукавом…

Мы закончили снимать сцену ровно в тот момент, когда декорация полностью рассыпалась и погребла под собой труп Семеныча.

— Мы не переодели его в твою одежду, — с сожалением сказала я Герману. Он энергично упаковывал в коробку кинопленку с только что снятой сценой.

— Неважно, — деловито сказал он. — В таком огне от его одежды ничего не останется…

Огонь и впрямь разбушевался не на шутку. Мы с Германом покинули павильон, а затем и «Мосфильм». И еще успели увидеть, как к воротам студии подъехала вереница пожарных машин.

20