Хмель-злодей

— Братья! Станем же подобными тем нашим братьям, которые отдали жизнь за святость имени. И смертью своею заслужим вечную жизнь, — и уже обращаясь к казакам, — отдаю себя на смерть, злодеи!

Казаки схватили раввина и стали рубить ему руки, сначала пальцы, потом кисти, а потом и по плечи, а он, презрев боль, продолжал увещевать народ, пока не потерял сознание. Видя стойкость и мужество человека, испытывающего страшные мучения, люди попросили друг у друга прощения и закричали казакам:

— Свершайте своё грязное дело, поступайте с нами, как хотите, но мы не примем вашей веры, злодеи православные!

Казаки стали избивать людей палками, чтобы они не сразу приняли смерть, а корчились от мук и нестерпимой боли.

Истерзанные трупы были свалены в кучи, их не предали земле, и они стали добычей собак и свиней.

* * *

Насильственная христианизация — самый тяжкий грех христианства, в том числе и российского православия. Вместо благословения насилие это родило лишь проклятия на русской земле великой. Свыше 350 лет прошло с той поры, но не принесла покаяния русская православная церковь — главный виновник тех трагических и страшных событий.

Современные предстоятели, лидеры всех православных церквей России, Украины и Белоруссии, считающие себя правопреемниками Русской Православной Церкви бывшей Российской Империи, все православные священнослужители, давно должны были бы искренне покаяться перед Богом и людьми. Покаяться за все те злодеяния, за убийство сотен тысяч евреев, за насильственное обращение в православие под угрозой смерти. И не только за Хмельнитчину, но и за всё насилие, совершённое в течение тысячи лет православия.[25]

ПОКАЙТЕСЬ!

За десятки малых народов, населявших когда-то обширную российскую равнину с юга до севера, и исчезнувших с лица земли, ассимилированных православными завоевателями.

ПОКАЙТЕСЬ!

За Господа нашего Иисуса Христа, который нигде и никогда не призывал убивать мирных людей: детей, женщин, стариков, чтобы в него поверили. За осквернение памяти Сына человеческого и Сына Божьего, за искажение и забвение проповедей его: «Возлюби ближнего своего, как самого себя».

ПОКАЙТЕСЬ!

Снимите с душ миллионов верующих тяжкий грех убийства за веру.

Покайтесь!

Да простит вас Господь!

Эпилог

Крик, шум, перебранка.

На Маршалковской улице в центре Варшавы столкнулись два экипажа. Карета чёрная с золотой отделкой, с фамильным гербом на фронтоне, с плотно закрытым бархатной шторой окном. И обычный городской экипаж с пьяным извозчиком на облучке, который за пару злотых может довезти желающего в любой конец растущего города.

Одетый в богатый кафтан возница тыкал извозчику под нос кулак с зажатой в нём плетью, осыпая его бранью. Извозчик вяло оправдывался.

Из городского экипажа спустился моложавый еврей в длинной чёрной одежде и шляпе, седая борода его была аккуратно пострижена, руку оттягивал увесистый саквояж. Он достал из кармана деньги и направился к извозчику, явно собираясь расплатиться и продолжить свой дальнейший путь пешком.

Шторку в богатом экипаже отдёрнули, и в окне показалось недовольное мужское лицо. Еврей снял шляпу и поклонился владельцу кареты, показывая, что он сожалеет о случившемся. Мужчина, сидящий в карете, кивнул, пристально рассматривая его сквозь стекло. Еврей повернулся и бодро зашагал вверх по улице. Но прошёл он всего несколько десятков шагов, как его догнал запыхавшийся возница:

— Вельможный пан, прошу покорнейше прощения, мой господин желает говорить с вами и просит пройти к нему.

— Что-то не так?

— Не имею чести знать.

Еврей повернулся и направился к экипажу. Дверца кареты распахнулась, и навстречу ему выпрыгнул невысокий полноватый человек в богатой одежде. С минуту они молча глядели друг на друга.

— Давид?

— Сашка!

Собравшиеся поглазеть на аварию зеваки с удивлением наблюдали, как богатый польский аристократ и седобородый еврей тискали друг друга в объятьях.

Тихая, тёплая ночь плыла над Варшавой, над островерхими костелами, старыми, почерневшими домами, над садами, с краснобокими яблоками, над богатым особняком, построенном в модном европейском стиле — барокко. А на террасе особняка расположились двое мужчин, которые, казалось, и не замечали всей этой ночной таинственности. И было от чего: они не виделись тридцать лет.

На широком столе, ломившемся от обилия блюд, уже стояла наполовину опорожнённая бутылка доброго венгерского вина.

— Хорошее вино, — признал Давид после очередного бокала.

— Из собственных подвалов, — гордо заметил Александр.

И Давид увидел в сидящем перед ним уже немолодом человеке того озорного Сашку, который не прочь был подшутить и похвастаться.

— Ну, расскажи о себе, — попросил Давид, — я вижу, ты стал богатым человеком.

— Да, занимаюсь недвижимостью и строительством, коммерцией. Депутат сейма.

— Сельское хозяйство оставил?

— Есть у меня земля, не так много, но доход приносит хороший.

На террасу вышла Леся, принесла очередную закуску. Давид с любопытством рассматривал её. Леся мало изменилась за тридцать лет, разве что пополнела. Всё такая же весёлая и энергичная хлопотунья.