Хочу тебя любить

– Ты едва сидишь, блядь. Настучишь… Ну-ну, давай еще одну, как анестезию. Понял, придется выносить безжизненное тело. Звоню Филе, – тарахтит над ухом, пока я пытаюсь хоть как-то попасть в стопку. Уже со стола на ноги стекает, но я не сдаюсь. – Алло, Филимон. Нужна ваша помощь. Да не бухой я! Я не бухой. Слушай, серьезно. Только гриву не мой, я тебя умоляю. Мы тебя и без макси объёма примем, нет времени на реверансы. Срочно. В клубешник, да. Бойку будем выносить. Сам не допру. В говно он. Еще минута, и совсем ляжет. Жду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Это становится последним, что я запоминаю. Следом долгая, долгая темнота.

***

– Ну и запах от него… Фу-у-у… Несет, как из бочки с брагой!

Первые пару секунд после того, как сознание включается, от звуков женского голоса прихожу в ужас. Я же никого не ебал? Я же не мог? На хрен мне это надо!

– Ты эту бочку где нюхала? Все тебе «фу». Чего прискакала?

Узнавая голос Чары, мысленно с облегчением выдыхаю. Заторможенно догоняю, что дома у него, а разговор с кем-то из сестер. Младшая – самая противная. Точно она.

– Хотела посмотреть, кого ты ночью притащил… Интересно…

Что-то несколько раз раздувается и лопается, словно пузырь жевательной резинки. Глаза не открываю, но кажется, что вижу. Память срабатывает.

– Посмотрела? Давай, мелкая, скройся.

– Скрываюсь, – гундосит девчонка нараспев. – Там, кстати, мама на завтрак звала.

– Через пару минут спустимся.

Дверь хлопает, мелкая зараза совсем не щадит мой котелок. Морщусь и стону от боли, которая разрывает голову на части.

– На тумбочке вода и две таблетки, – реагирует Чара. – Пей, в душ, и завтракать. В этом доме пропускать трапезы нельзя.

– Знаю, – хриплю.

Осторожно сажусь. Приоткрывая веки, сгребаю пилюли. Закидываю в рот и жадно заливаю их водой. Чарушин под руку не лезет, тупых комментариев не отпускает и вчерашнее не поминает. Но даже после душа я себя чувствую так, будто умер и воскрес каким-то несовершенным организмом. С непропорционально большой башкой – ее не держит ослабленное тело. Со слишком длинными тяжелыми руками – их неумолимо тянет к земле, едва не заваливаюсь от этого веса. С полуслепыми воспаленными зенками – они болят и слезятся непрерывно. Со слишком тонкой кожей – ее все раздражает.

– Доброе утро, – приветствую родителей Чары и трех сестер-трещоток, которые не замолкают, даже чтобы ответить мне. Кивают и дальше гудят, как пчелы, блядь. Стараюсь не дышать, пока жму Геннадию Владимировичу руку. Стыдно, но смотрю в глаза. Не первый раз, увы, в таком состоянии в их доме появляюсь. – Как оно?

– Порядок. А ты как? Ожил? – «батя» смеется, но без подъеба. По-отечески журит, только здесь и видел такое отношение. – Больше не будешь? Ну, неделю точно.

– Неделю точно, – смеюсь в ответ, хоть и болью все на это обыденное действие отзывается.

– Занимайте места, – подключается Катерина Романовна. – Сейчас я вас всех вылечу.

Сажусь на свое обычное место. Инстинктивно задерживаю дыхание, когда передо мной возникает тарелка непонятной парующей жидкости. Потом вспоминаю, где нахожусь, и вдыхаю. Пахнет сладко, но тошноты не вызывает.

– Ешь, ешь, – смеется Катерина Романовна. – Первую ложку через силу, а потом почувствуешь, сразу легче станет.

– Спасибо, – все, что я придумываю ответить.

В этом доме хочется благодарить. И я всегда им всем завидую. Немного. Нет, конечно же, много. Но так… По-доброму, что ли. Нахождение здесь глушит во мне все маты. Чувствую себя совсем другим человеком. Иногда страшно от этого, потому и прихожу редко. Боязно, что потом тяжелее будет воспринимать свою собственную реальность. Но сегодня я позволяю себе расслабиться и не думать. Просто не думать.

После завтрака Чара, правда, снова, едва мы уходим в его комнату, наседает на меня со своими расспросами.

– Что думаешь делать дальше? Когда у тебя это дерьмо сойдет?

– Не знаю. Не решил еще, – выдыхаю, и первые планы созревают, будто сами собой. – Для начала мне нужен ноут, чтобы продолжить работу. Потом… Нужны деньги. Много денег.

– У Фили точно найдется лишнее «железо». Одолжит без проблем, сто пудов.

Не привык к подобному. Что-то у кого-то одалживать? Полный зашквар. Но сейчас выхода нет. Откозырял, походу, свое.

– Кроме того, Варины двести пятьдесят штук…

Не даю договорить.

– Рехнулся? Еще я ее деньги не таскал!

Щеки жжет резкий выброс крови.

– Ну, почему ее? Вроде как она тебе долг возвращала…

– Все равно. Отдашь ей обратно!

– Это ты рехнулся! Как я ей отдам?

– Не знаю. Не парит.

– Задолбали вы, – беззлобно выдыхает Чарушин. И, наконец, задвигает самый главный вопрос: – Неужели серьезно? Не пойдешь к ней?

– Зачем?

– Объясниться.

– Уже объяснился.

Знаю, что тупо все вышло. Как уж получилось. Что еще я мог ей сказать? Прости, я не могу сейчас взять за тебя ответственность? Как бы это выглядело? Какой я мужик вообще?

Подыхаю от бессилия. Подыхаю без нее. Просто подыхаю.