Читаем Ходи прямо, хлопец полностью

В голосе Белой шапочки было достаточно твердости, чтобы Андрей оставил всякую надежду уговорить ее приехать к нему.

— Ладно, — сказал он, стараясь не показать огорчения, — нет, значит, нет.

— Не обижайся, Андрюша, — сказала она, — но я в самом деле не могу. Ты позвонишь мне после боя? Я буду ждать.

— Хорошо, позвоню, — сказал Андрей.

Он не сказал ей на прощанье «целую». В глубине души надеялся — она скажет. Но и эта надежда не сбылась.

— Будь здоров, — услышал он в ответ. — Желаю победы.

— Спасибо.

Нет такого боксера, который перед боем не волновался бы. Все волнуются, но каждый справляется с волнением по-своему. Один лежит, зажмурясь, сунув под голову перчатку и перчаткой же накрывшись, чтобы ничего не видеть и не слышать. Другой истово разминается — прыгает, приседает, дубасит воображаемого противника — до самого выхода на ринг. Третий отвлекается разговором. Андрей любил до боя прогуляться, потом, переодевшись, минут десять посидеть в кресле — собраться с мыслями, сосредоточиться.

Андрей переоделся, забинтовал руки и сел в глубокой кресло. Ноги положил на другое. Вытянулся, расслабил мышцы и прикрыл глаза. Иван Филиппович тихо присел на подоконник. В эти минуты он тоже помалкивал, сидел и охранял покой своего ученика.

В дверь сунулся фотокорреспондент. Иванцов его вежливо, но решительно выпроводил. Савельева вызвали на ринг. Значит, через двенадцать минут…

Андрей лежал и прислушивался к самому себе. Чтобы не думать о том, что будет через двенадцать минут, он стал вспоминать слова глупой песенки про барабанщика, но слова рассыпались, не складывались в строки. Он не хотел думать о Надежде, но она пришла и мешала собраться с мыслями.

— Пора, — сказал Иван Филиппович.

И они пошли вдоль коридора, мимо дверей с надписями на разных языках, через буфетную комнату, сейчас опустевшую, — все ушли в зал.



В зале было темно, только ринг освещен ослепительно белым светом, который не дает теней.

На трибунах остро поблескивали окуляры биноклей. Ринг облепили фоторепортеры, все они сейчас нацелили объективы в синий угол: Уордер пролезал под канаты.

В углах меняли флажки. На металлическом стержне возвышался над красным углом флажок, формой и цветом такой же, как флаг нашей державы, только поменьше.

Андрей поднялся на ринг.

Лицо Уордера было как каменное, ни один мускул не дрогнул на нем, когда они встретились в центре ринга, чтобы пожать друг другу руки. Глаза его сидели в глазницах так глубоко, что не определить, какого они цвета.

Андрей вернулся в свой угол. Иванцов, поглаживая плечо ему, говорил:

— Держи на дистанции, не рубись…

— Боксеры готовы? — спросил судья на ринге.

— Готовы.

Гонг. Андрей сделал шаг из своего угла и увидел, как бежит на него Уордер. Андрей сделал еще шаг и подставил под удар левую руку, затем правую.

Уордер хотел ошеломить, задавить, разбить наголову. Андрей подставлял плечи, локти, уклонялся от тяжелых перчаток противника. Он хорошо видел ринг, как всегда с первыми ударами обрел спокойствие. Выбрав момент, когда шотландец промахнулся, Андрей ударил сам прямым правой. Попал. Уордер остановился на мгновение, но тотчас еще решительней ринулся вперед. Тогда Андрей встретил его левой. И тоже попал. Но Уордер, казалось, не обращал внимания на встречные удары. Он рвался к противнику, поближе, вплотную, чтобы ударить с близкой дистанции изо всех сил, достать до подбородка во что бы то ни стало. Но он никак не мог приблизиться, и кулаки его не попадали в цель.

Это начинало злить Уордера. Он готов был рубиться — удар за удар, но противник предлагал что-то другое и не принимал боя в таком качестве, как хотел Энди. Уордеру казалось, что вот еще немного, еще одно усилие, и он загонит этого русского в угол, прижмет к канатам и сокрушительным ударом бросит на пол, как бросал стодвадцатикилограммового Жоффруа и немецкого тяжеловеса. Ударов Энди никто не выдерживал. И этот Дугин не выдержит. Только бы попасть…

К концу раунда Уордер усилил натиск. Он показывал все, на что был способен, делал все что мог. Это был боец! Он обладал силой, работал на хорошей скорости. Спасало Андрея только однообразие приемов шотландца: крюк справа, крюк слева. Все в голову. Может быть, это и не весь его арсенал, но, видимо, он полагал, что мощных боковых ударов достаточно, чтобы разгромить противника. Во всяком случае, Уордер не дал себе труда подумать на ринге. Он хотел поразить стремительностью, застать врасплох. Не застал, не поразил. Темп боя? Уордер думает, что навязал свой темп противнику. Пусть думает. Посмотрим, как он себя будет чувствовать, когда Андрей предложит свой. А пока еще разок правой в голову. И — левой в корпус…

Уордер в ответ пускает свои сокрушительные крюки. Но Андрей уже ушел из той зоны, где опасна недюжинная сила кулаков шотландца.

— Умница, Андрюша! — говорит Иван Филиппович, когда Андрей садится на свое место в углу. — Так его и держи.

Андрей кивает головой, но про себя думает, что так держать он не будет, что сейчас он предложит шотландцу свой темп. Веселая злость поднимается в нем, бурлит, ищет выхода.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман
И власти плен...
И власти плен...

Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос. Для чего вы пришли в эту жизнь? Брать или отдавать? Честность, любовь, доброта, обусловленные удобными обстоятельствами, есть, по сути, выгода, а не ваше предназначение, голос вашей совести, обыкновенный товар, который можно купить и продать. Об этом книга.

Олег Максимович Попцов

Советская классическая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза