Ходячие мертвецы: падение Губернатора

— Комната для кормёжки? — Лилли легко ступает рядом с ним. Её джинсовая куртка застёгнута на все пуговицы под шею. Она обхватила себя руками в некоем бессознательном жесте самозащиты.

— Да-а-а... она самая, и тот парень с отрезанной кистью. Что за хрень творится, Лилли?

Она начинает отвечать, когда раздаётся эхо далёкого выстрела из крупнокалиберного оружия. От шума оба подпрыгивают на месте. Мартинес со своими ребятами до сих пор где-то там — работают не покладая рук, зачищая всех залётных кусак, которых ранее привлёк к стене шум возни на арене.

— Обычные дела, — говорит Лилли, сама в это особо не веря. — Ты привыкнешь.

— Временами мне кажется, что кусачие — это самая меньшая из наших проблем, — поёживается Остин. — Думаешь, те люди действительно планируют налёт?

— Кто знает?

— Как считаешь, сколько их там?

Она пожимает плечами. Ей никак не удаётся избавиться от смутного ощущения где-то под ложечкой, что это начало чего-то опасного и неизбежного. Словно надвигающийся чёрный оползень, который незримо подбирается к их ногам, ход событий как будто плавно достигает некоего неведомого порога. И впервые с тех пор, как она наткнулась на эту небольшую разношёрстную общину... Лилли Коул чувствует страх, пробирающий до костей, которому она даже не может дать чёткого определения.

— Я не знаю, — говорит она в конце концов, — но сдаётся мне, мы можем окончательно попрощаться со спокойными ночами.

— Честно говоря, с начала эпидемии я не очень-то хорошо сплю. — Приступ боли от ранения заставляет его вздрогнуть, и во время ходьбы он зажимает рукой бок. — Собственно говоря, я толком не спал ни одной ночи.

— Раз уж ты заговорил об этом — я тоже.

Дальше они какое-то время идут молча... пока Остин не отваживается:

— Могу я спросить тебя кое о чём?

— Давай.

— Ты что, правда теперь на стороне Губернатора?

Лилли уже задавала себе этот вопрос. Было ли это проявлением «стокгольмского синдрома» — того странного психологического феномена, когда заложники начинают понимать чувства своих захватчиков и испытывать положительные эмоции по отношению к ним? Или же она проецировала весь свой гнев и подавленные чувства на этого человека, который был эдаким бойцовским псом, незримым отражением её внутреннего «я»? Она лишь знала, что она напугана.

— Я знаю, он — псих, — скупо отвечает она в конце концов. — Поверь мне... при других обстоятельствах... завидев его, я бы перешла на другую сторону улицы.

Остин выглядит недовольным, обеспокоенным, ему тяжело подобрать слова.

— То есть ты хочешь сказать... жесткие времена требуют жестких мер… или типа того?

Она смотрит на него.

— Я сказала то, что сказала. Мы же знаем, что там снаружи, мы можем снова оказаться в большой опасности. Возможно, в самой большой за всю историю этого города. — Она размышляет о сказанном. — Думаю, я смотрю на Губернатора как на... я не знаю... оправданное зло? — Затем она добавляет, немного мягче, не так уверенно: — До тех пор, пока он на нашей стороне.

Отдалённый треск новых выстрелов заставляет обоих вздрогнуть.

Они доходят до конца главной магистрали, где две улицы пересекают в темноте замшелый железнодорожный переезд. Во мраке ночи сломанный уличный указатель и заросли травы, доходящей им до плеч, выглядят так, будто мир заканчивается именно здесь. Лилли останавливается, мысленно готовясь идти в одиночку к своему жилищу в северной части города.

— Что ж, ладно, в любом случае... — Остин, похоже, не знает, что делать со своими руками. — Вот ещё одна бессонная ночь.

Она устало усмехается.

— Скажу тебе кое-что. Почему бы тебе не пойти ко мне и не утомить меня ещё больше своими россказнями про сёрфинг на побережье Панама Сити Бич? Чёрт, может быть ты будешь настолько скучным, что я смогу уснуть.

На мгновение Остин выглядит так, будто из его ноги наконец выдернули занозу.

* * *