Холера в России. Воспоминания очевидца

«Но что делать тем, у кого нет своего жилья, как быть с проезжими и приходящими, которых болезнь может захватить на чужой стороне, в пути, за кем некому ухаживать, у кого нет даже пристанища? Кто пустит к себе такого больного, кто решится ухаживать за чужим человеком, не боясь заразы? Что делать, наконец, с людьми, живущими в артелях? Товарищи уйдут на работу, а больной может умереть один, без помощи. Кроме того, от него могут заразиться другие и разнести болезнь. Этого нельзя допускать, и потому для таких больных построены и строятся особые бараки и временные больницы, при которых находятся доктора и прислуга. В этих бараках бездомные больные находят приют, уход и лечение».

Объяснив, таким образом, назначение бараков, г-н губернатор ставит вопрос уже совершенно определенно:

«Итак, – продолжает он, – в бараках и временных больницах помещаются: 1) заболевающие холерой на пароходах и баржах; 2) проезжающие и проходящие дорогою люди, которых болезнь застигнет в пути; 3) заболевшие в таких артелях, где не может быть домашнего ухода и где может заразиться много людей; наконец, из местных жителей те больные, которые пожелают сами (курсив подлинника) или которых доставят родственники для лечения и ухода… По выздоровлении больные будут выпускаемы в новом белье и необходимой одежде. Больные другими болезнями, а не холерой, отнюдь в бараки помещаемы не будут… Усопшие будут отпеваемы в открытых гробах, по истечении 24 часов; имена скончавшихся будут выставляться на досках у пристани речной полиции и указан будет час обряда для доставления родным возможности присутствовать при отпевании близких. Усопшие, принадлежащие к православному вероисповеданию, будут предаваемы земле при соблюдении всех обрядов православной церкви; поклонники других вероисповеданий будут похоронены каждый по обряду его веры».

Если не ошибаемся, этим объявлением впервые с такою определенностью и ясностью ставился и решался этот важный вопрос, до сих пор вызывающий еще многие колебания и нерешимость. Никто насильно в бараки доставляться не будет – это во-первых. Во-вторых, смерть от холеры и в бараке признавалась в глазах народа такою же «честною смертью», как и всякая другая, что, быть может, еще важнее.

Все знающие дело люди, с кем нам доводилось говорить об этом предмете, свидетельствуют единогласно, что это ясное и категорическое заявление произвело самое успокоительное действие, а точное и гласное применение его довершило это впечатление. В самом деле, если у народа есть свои суеверия, то и у нас есть тоже свои. Крайности увлечения «изоляцией», «дезинфекцией» и предосторожностями от заражения, этот своего рода санитарный фетишизм, преклонение перед «карболкой» во что бы то ни стало – в своем бездушии стоит порою любого, самого темного народного колдовства⁴⁷. В Нижнем Новгороде в течение всего времени умершие от холеры в бараках отпевались с открытыми лицами⁴⁸, на остров, где стояли бараки, допускались близкие больным и даже сторонние люди; здесь не было и речи о черных фургонах с белыми надписями «холера», мрачно сновавших в начале эпидемии по Астрахани, никто даже не говорил о каких-то «клещах» и «крючьях», которыми будто подымались заболевшие на улицах, или о том, что в бараки таскают здоровых. Улицы имели обычный вид, городовые не чувствовали себя призванными заглядывать в лица прохожих, спрашивать вас о причинах вашей задумчивости, справляться о состоянии вашего рассудка и т. д. С холеры и с холерных бараков сразу был снят этот устрашающий покров, который на каждого больного ложился каким-то проклятием, сразу отчуждая его от всех его близких, от родных, от сочувственного взгляда, и обрекал его на какую-то «собачью» смерть, без «могилы и креста», без похоронного обряда, без прощания… Болезнь оставалась, страшная по-прежнему, но устрашающая обстановка, этот удивительный осколок старинных суеверий, отпадала совершенно.

Опыт показал, что это отнюдь не способствовало распространению болезни. Наоборот, это водворяло спокойствие, ставило преграды «превратным толкам» в гораздо сильнейшей степени, чем все угрозы виселицами и сечения розгами. Публика, разъезжавшаяся с ярмарки, увезла с собой из Нижнего много юмористических рассказов о том, как в бараки «просились» притворно-больные холерой, и мы имели случай читать несколько таких анекдотов в газетах. В рассказах этих встречалось порой немало комических штрихов, но, во всяком случае, это гораздо лучше астраханских и иных трагедий с мрачными и ни к чему не нужными атрибутами. Можно ли сомневаться, которым из двух указанных ныне приемов вызвана эта перемена? Угрозами ли виселицы какому-то «негодяю», бросившему камень (для которого, кажется, слишком уж много чести сознавать, что из-за него отменяются даже действующие законы), – угрозами, которые внушают всем преувеличенное представление об опасностях, требующих приостановки нормального порядка, – или же этим примером спокойного отношения к страшной болезни, которое в свою очередь внушает спокойствие толпе?