Холера в России. Воспоминания очевидца

В печати уже говорилось об этом приказе с различных точек зрения. Мы только отметим характерную черту: генерал Баранов чувствует себя стесненным до известной степени (несколько) лишь тем, что он лично не успел напечатать приказа ранее, и неизвестный, кинувший камень, не был предупрежден о намерениях г-на нижегородского губернатора до своего поступка. Что же касается закона, который даже в военное время требует непременно суда перед казнью, то, по-видимому, он ни в какой мере не подает повода к каким бы то ни было стеснениям. Этот беспримерный приказ остался единственным в своем роде. Течение, имеющее своих защитников в известной части прессы, – которое хотят почему-то называть «силою власти», хотя оно лучше бы характеризовалось словами «бессилие закона», – здесь сказалось уже. По-видимому, с последовательностью слишком смелою. Другие приемы, практиковавшиеся в том же Нижнем, нашли зато большое сочувствие и отклик, стали гораздо более популярны. Такова, прежде всего, история невольного санитара Китаева. В газете «Волгарь» (7 июля, № 155) мы читаем: «4 числа, вечером, задержан нижегородский мещанин домовладелец Китаев, который, в присутствии значительного числа рабочих говорил, что холеры никакой нет и что ее выдумали врачи, зарывающие в землю живых. При этом Китаев позволил себе высказать угрозы по адресу врачей и местной администрации, прибавив, что если бы нашлось еще семь человек таких, как он, то о холере и речи бы не было… Дабы дать возможность Китаеву видеть холерных больных, ухаживать за ними и следить за тем, чтобы никто из таких больных не был погребен заживо, я признал полезным, не подвергая виновного никакому наказанию, назначить его на один месяц в состав санитарных служителей плавучего госпиталя, устроенного на случай холерных заболеваний. Китаев уже водворен в госпитале (5 июля)».

Другая местная, специально ярмарочная газета, «Нижегородская Почта», в которой все мероприятия ген. Баранова находили всегда страстных приверженцев и комментаторов, говорит, между прочим, что «известный приказ о Китаеве дышал юмором», и затем вспоминает о знаменитых воззваниях Ростопчина. Можно что угодно думать о последних, хотя бы, например, о знаменитом «я приеду назад к обеду… сделаем, доделаем, злодеев отделаем», и об их практическом значении. Несомненно, однако, что сближение до известной степени верно… К сожалению, такие приказы никогда еще не причислялись к роду «юмористической литературы» и мы не можем отрешиться от вопросов об их законности, во-первых, и целесообразности – во-вторых. Что касается первого, то ответ не подлежит спору. Такого закона не существует. Стоит, однако, проследить историю Китаева дальше, хотя бы по той же газете, чтобы увидеть, как опасны эти самостоятельные экскурсии в область «доморощенных» уголовных наказаний.

Прежде всего, что было бы, если бы Китаев заразился и умер в первые же дни? Этого, к счастью, не случилось, но… если бы! Ведь это все-таки так возможно, особенно при наличности страха, вызванного подневольною службой в опасном месте. Была ли бы этим достигнута главная цель, или, наоборот, результаты получились бы совершенно противоположные?

Повторяем, этого не случилось. Судьба сохранила Китаева как будто нарочно для того, чтобы эксперимент мог быть доведен до конца. Китаев стал знаменитостью, в особенности когда, уже освобожденный, явился в заседание благотворительной холерной комиссии и объявил, что он опять идет в барак, уже добровольно. Обе нижегородские газеты в трогательных выражениях изображали эту сцену. Китаев кланялся в ноги, благодарил за науку и прослезился. Китаева обнимали, Китаева лобызали, жали Китаеву руки и писали о Китаеве в газетах. Весь эпизод прошел в том особенном патриархальном жанре, который теперь опять входит в моду. Благодетельная строгость с одной стороны и смиренное уничижение с другой, с лобызанием наказующей десницы. «Китаев, – писала та же „Нижегородская почта“, служащая точным отголоском и истолкователем этого настроения, – симпатичнейший герой дня… он заставляет преклоняться перед скромным величием своего подвига… это богатая натура, всегда способная к самопожертвованию, это русский человек, это русская земля…»

Все это писалось 15 июля. Увы, 25 июля «русская земля» в лице Китаева опять очутилась в кутузке, так, по крайней мере, следует судить по глухому сообщению той же газеты: «Китаев, – читаем мы в ней, – напроказил снова… ему пора посидеть… Странное существо русский человек: не то его на пьедестал, не то его в кутузку!»