Холера в России. Воспоминания очевидца

В конце концов врача в целом околотке встречали на улице с приветствиями и поклонами, чуть не в каждый дом стали просить его к скрываемым прежде больным, а в приемный покой стало собираться столько больных, в большинстве одержимых поносами, предшествующими острым припадкам холеры, что не было возможности записывать в книгу амбулаторных. Весть о докторе, которому вполне можно верить, разнеслась даже за пределы двух участков в Затемерницком поселении.

Здесь, – говорит в заключение автор, – приведены лишь некоторые, более выдающиеся факты, но сколько было мелких, не менее характерных, где врачу приходилось брать на себя роль лектора перед окружавшею его толпою: объяснять свойства болезни, причины заражения ею, важное значение дезинфекции и роль каждого из медикаментов в отдельности, приходилось умолять родных согласиться давать лед больным или предварительно самому принимать те порошки, которые назначались больным, чтобы рассеять подозрения в смертельном действии порошков… «Таких случаев, – кончает корреспондент, – разнообразных, мелких, но характеристичных, было очень много».

Общие результаты всего этого сказались, по словам «Темерничанина», в том, что в Затемерницком поселении уже с последних чисел поля не было случаев холеры благодаря быстро развившемуся доверию к врачам и строго (в особом смысле) проведенной дезинфекции, тогда как в соседнем же городе и по хуторам холера продолжала уносить свои жертвы…

VIII

Примеры затемерницких поселений далеко не единичны, но читать о них приходится редко. А бьющие в глаза примеры народной темноты, суеверия, невежества гораздо чаще отмечаются прессой. Понятно, что у культурного читателя складывается невольно одностороннее представление. Читая обо всех этих «рациональных мерах борьбы с эпидемиями», о приготовлениях к встрече, – мы невольно начинаем воображать, что «разум и порядок» с нашей стороны являются общим правилом. И по общему же правилу народ отвечает на эти попечения суеверием, дикостью и буйством…

Это большая несправедливость. Мы ведь тоже часть русского народа, плоть от его плоти и кость от его костей. Наша жизнь течет не только параллельно с его жизнью. Она переплелась с нею тысячью нитей, и всегда его грехи и его ошибки неразрывно связаны с нашими. Народная темнота, невежество и предрассудки – только почва, на которой посев взращивается реальными фактами, исходящими порой не от народа…

Холера, как известно, пришла за огромным, небывалым еще по размерам голодом 1891–1892 года.

Это бедствие тоже сопровождалось обычными у нас, на Руси, явлениями: недоверием народа к так называемым правящим и культурным классам и мрачными легендами. Одна из этих «голодных» легенд, распространенная очень широко, гласила, между прочим, что те добровольцы из общества, которые несли народу не казенную, а вольную помощь на средства, собранные из частных пожертвований, посланы не кем иным, как антихристом. Реакционная печать с большим злорадством подхватила тогда эту глупую бабью сказку: сначала по отношению к Толстому, а затем и относительно других представителей «интеллигенции» с их неосязательной и нечиновничьей помощью, – она сочувственно перепечатывалась и «Московскими ведомостями», и «Гражданином»… Лично мне пришлось сталкиваться в деревнях Лукояновского уезда с теми же подозрениями, которые пускались в ход людьми древнего склада и темного умонастроения и поддерживались преимущественно старухами. И однако нигде, ни разу эта мрачная сказка не пошла дальше заугольного шипения и вздохов. Всюду она падала перед очевидностью: в вольных столовых давали хлеб, а не камень, и никого туда не гнали насильно. И вот в очерках голодного года мне пришлось отметить, что те самые люди, которые изобретали или повторяли легенду об антихристовой печати, – приводили своих детей в столовые и сами просили внести их в списки. Так жизненный факт побеждал изуверные теории.

Совершенно иная судьба постигла легенду холерную. Еще более дикая, еще более нелепая, – она была направлена против культурных работников, которые шли к народу на помощь с истинным самоотвержением, с опасностью жизни… И в то время, как «голодные легенды» бессильно стихали перед очевидностью помощи, встретив последний приют на страницах отсталой печати, – легенда холерная сгустилась в темную тучу, облеклась в плоть и кровь и, поднявшись в низовьях Волги, промчалась мрачным ураганом кверху, захватив Астрахань, Дубовку, Царицын, Саратов… И всюду лилась кровь – сначала врачей и медицинского персонала, а затем и жестоко «усмиряемого» народа.

В следующем очерке я пытаюсь выяснить условия, которые дали этому кошмару силу и значение реального факта…

Очерк второй. Карантин на девятифутовом рейде

I