Холли

– Мне показалось, что с ней всё в порядке. Не отказалась поговорить с подростком, чуть ли не вломившимся к ней в дом. – Но в памяти Барбары оживает противный чай.

– Ага. А ты встречалась с её мужем, второй половиной их легендарного любовного союза?

– Мимоходом. Он мыл машину. Мы почти не разговаривали.

– Этот человек – сумасшедший, – говорит Оливия. В её голосе нет злости, но и не похоже, что она шутит. Это просто однозначное заявление, вроде «сегодня облачно». – Можешь не верить мне на слово. Перед выходом на пенсию, он был известен в научных кругах, как Буйный Родди, Безумный Диетолог. За несколько лет до того, как он окончательно оставил преподавание, – хотя, возможно, за ним сохранилось право на лабораторные работы, я точно не знаю, – он вёл восьминедельный семинар под названием «Мясо – это жизнь». Что наводит на мысль о Ренфилде из «Дракулы». Ты ведь читала? Нет? Ренфилд – лучший персонаж. Он заключён в сумасшедшем доме, где поедает мух и без конца повторяет: «кровь – это жизнь». Блядь, я заболталась.

У Барбары отвисает челюсть.

– Не удивляйся так, Барбара. Нельзя хорошо писать без умения сквернословить и способности видеть грязь. Иногда, чтобы превозносить грязь. Всё, что я говорю – не из ревности, не из чувства собственности. Тебе следует держаться подальше от профессоров Харрис. Особенно от неё. – Оливия смотрит на Барбару. – А теперь, если считаешь меня ревнивой старухой, оклеветавшей свою коллегу, пожалуйста, так и скажи.

– Всё, что я знаю, – говорит Барбара, – её чай ужасен.

Оливия улыбается.

– На этом мы закроем тему, хорошо? В этой папке твои стихи?

– Некоторые из них. Те, что покороче.

– Прочти их мне.

– Вы уверены? – Барбара в ужасе. Барбара в восторге.

– Конечно, уверена.

Барбара дрожащими руками открывает свою папку, но Оливия этого не замечает; она откидывается на спинку кресла и прикрывает свои волевые глаза. Барбара читает стихотворение под названием «Двойной образ». Она читает еще одно, под названием «Око декабря». И еще одно, «Трава поздним вечером»:

– Кончилась буря и солнце на небе

Скажет своим миллионам теней,

Ветра почувствовав вдруг дуновенье:

"Вечность пребудет, и вы вместе с ней".

И они подчинятся.

Пожилая поэтесса открывает глаза и зовёт Мари. У неё на удивление сильный голос. Барбара встревоженно думает, что её сочли бестолковой пустышкой, и женщина в светло-коричневых слаксах выпроводит её вон.

– У вас ещё двадцать минут, Ливви, – напоминает Мари.

Оливия не обращает на это внимания. Она смотрит на Барбару.

– Ты посещаешь занятия лично или с помощью «Зума»?

– Пока через «Зум», – отвечает Барбара. Она надеется, что сдержит слёзы до тех пор, пока не выйдет отсюда. Она-то думала, что всё идёт хорошо, вот незадача.

– Когда ты сможешь прийти? Лучше всего утром. Я тогда бодра… насколько можно быть бодрой в мои годы. Тебя устроит? Мари, принеси книжку.

Мари выходит, оставив Барбаре ровно столько времени, сколько нужно, чтобы вновь обрести дар речи.

– У меня нет занятий до одиннадцати.

– Полагаю, ты рано встаёшь, это прекрасно.

Вообще-то Барбара далеко не «жаворонок», но она думает, что это скоро изменится.

– Ты сможешь приходить с восьми до девяти? Или до половины десятого?

Мари возвращается с записной книжкой.

– До девяти, – говорит она. – До полдесятого слишком долго, Ливви.

На этот раз Оливия не высовывает язык, но корчит забавную рожицу, как ребёнок, которого заставляют доедать брокколи.

– Тогда, с восьми до девяти. В понедельник, вторник и пятницу. Среды отданы чёртовым докторам, а четверги – грёбаной тёлке-физиотерапевту. Этой гарпии

.

– Меня всё устраивает, – говорит Барбара. – Конечно, я могу приходить.

– Оставь принесённые стихи. И принеси ещё. Если у тебя есть мои книги, которые ты хотела бы подписать – приноси в следующий раз, и мы покончим с этой ерундой. Я тебя провожу. – Оливия нащупывает свои трости и начинает медленно подниматься. Это всё равно, что наблюдать в замедленной съёмке за возведением здания из деталей конструктора. Мари приближается, желая помочь, но пожилая поэтесса отмахивается, чуть не падая при этом обратно на кресло.

– Вам не нужно… – начинает Барбара.

– Нужно, – отрезает Оливия. Она уже запыхалась. – Я справлюсь. Пойдём. Накинь мне на плечи мою шубу.

– Псевдо, псевдо, – неосознанно произносит Барбара. Также она пишет некоторые свои строки – часто лучшие строки – неосознанно.

Оливия не просто смеётся над этим, она гогочет. Они медленно бредут по короткому коридору, старушку поэтессу почти не видно под меховой шубой. Мари поблизости, наблюдает за ними. «Наверное, готовится собирать осколки, если Оливия упадёт и разобьётся, как древняя фарфоровая ваза», – думает Барбара.

Возле двери, хрупкая рука хватает запястье Барбары. Тихим голосом с лёгким запахом изо рта, Оливия говорит:

– Эмили спрашивала, связаны ли твои стихи с тем, что ей нравится называть «чёрным опытом»?

– Ну… она говорила что-то подобное…

– Прочитанное мной стихотворение, и те, что читала ты, не о том, каково быть чёрным, не так ли?