Холли

— Да, конечно, — говорит Эмили Харрис и отходит, когда Хорхе хватается за ручки и разворачивает инвалидную коляску лицом к пандусу. Он откатывает ее на десять футов назад, чтобы разогнаться. Моторизованные инвалидные коляски бывают тяжелыми. Ему явно не хочется поднять ее наполовину, после чего коляска, потеряв импульс, начнет катиться назад. Или, боже упаси, опрокинется и выбросит старика на тротуар.

— Начнём, мистер Харрис. Подождите, здесь может быть небольшой выступ.

Харрис хватается за боковые поручни, и Хорхе замечает, насколько он широкоплеч. Под свитером его плечи выглядят мускулистыми. Люди, потерявшие способность пользоваться ногами, компенсируют это другими способами. Хорхе ускоряется на пандусе.

— Вперед, Сильвер![5] — весело кричит мистер Харрис.

Первую половину пандуса они преодолевают легко, но затем кресло начинает терять импульс. Хорхе наклоняется, опирается на него и продолжает катить. Странная мысль приходит ему в голову: номерные знаки этого штата красно-белые, и хотя Харрисы, как и он, живут на Ридж-роуд (он часто видит Эмили Харрис в ее саду), номера на их фургоне сине-белые, как в соседнем штате на западе. Еще одна странность: он не помнит, чтобы когда-либо раньше видел этот фургон на улице, хотя видел Эмили, сидящей за рулем аккуратного маленького «Субару» с наклейкой Обамы на заднем бампере.

Когда он поднимается наверх пандуса, согнувшись теперь почти горизонтально, вытянув руки и согнув кроссовки, его затылок жалит насекомое. Судя по тому, как растекается тепло, это большое насекомое, может быть, оса, и у него наступает реакция. Никогда такого не было, но всё когда-нибудь происходит в первый раз, и внезапно его зрение затуманивается, а силы покидают его руки. Его кроссовки скользят по мокрому пандусу, и он падает на одно колено.

— Инвалидная коляска сейчас наедет на меня…

Но коляска не наезжает. Родни Харрис щелкает выключателем, и инвалидная коляска с довольным жужжанием вкатывается внутрь. Харрис выпрыгивает, проворно обходит ее и смотрит на мужчину, стоящего на коленях на пандусе с волосами, прилипшими ко лбу, и морось мокрит его щеки, как пот. Затем Хорхе падает лицом вниз.

— Посмотри на это! — негромко восклицает Эмили. — Прекрасно!

— Помоги мне, — говорит Родни.

Его жена берет Хорхе за лодыжки. Ее муж берет его за руки. Они затаскивают его внутрь. Пандус убирается. Родни (который, как оказывается, тоже профессор Харрис) усаживается за руль. Эмили становится на колени и связывает запястья Хорхе вместе, хотя это, вероятно, излишняя предосторожность. Хорхе отключен, как свет (сравнение, которое старая поэтесса наверняка бы не одобрила), и тяжело храпит.

— Все хорошо? — спрашивает Родни Харрис, сотрудник факультета естественных наук колледжа Белл.

— Все хорошо! — голос Эмили дрожит от волнения. — Мы сделали это, Родди! Мы поймали этого сукина сына!

— Следи за своим языком, дорогая, — говорит Родни. Затем он улыбается. — Но да. Мы действительно сделали это. — Он выезжает с автостоянки и начинает подниматься на холм.

Старая поэтесса отрывается от своего рабочего блокнота, на обложке которого изображена крошечная красная тачка, видит проезжающий фургон, и вновь склоняется над своим стихотворением.

Фургон поворачивает на Ридж-роуд, 93, где на протяжении почти двадцати пяти лет проживают Харрисы. Он принадлежит им, а не колледжу. Одна из двух гаражных дверей поднимается; фургон въезжает в левый бокс; гаражная дверь закрывается; на Ридж-роуд снова всё спокойно. Туман кружится вокруг уличных фонарей.

Как ореолы.

4

Хорхе постепенно приходит в себя. Голова раскалывается, во рту сухо, в желудке урчит. Он понятия не имеет, сколько выпил, но, должно быть, достаточно, чтобы у него было такое ужасное похмелье. И где он выпил? На факультетской вечеринке? Или на семинаре по писательскому мастерству, где он по глупости решил вспомнить, что тоже когда-то был студентом? Или снова напился после ссоры с Фредди? Нет, всё не то.

Он открывает глаза, готовясь, что яркий утренний свет вызовет еще один приступ боли в его бедной измученной голове, но свет мягкий. Щадящий свет, учитывая его текущее тяжелое состояние. Кажется, он лежит на матрасе или коврике для йоги. Рядом стоит ведро, пластиковое напольное ведро, которое можно купить в «Уолмарте» или «Долларовом дереве». Он знает, для чего оно здесь, и внезапно ему становится понятно, что чувствовали собаки Павлова, когда звонил звонок, потому что одного взгляда на это ведро достаточно, чтобы его живот свело судорогой. Он становится на колени, и его сильно рвет. Пауза, достаточная для пары вдохов, и его снова рвет.

Его желудок успокаивается, но на мгновение голова болит так сильно, что ему кажется, будто она расколется на две части и упадет на пол. Он закрывает слезящиеся глаза и ждет, пока боль утихнет. В конце концов так и происходит, но вкус рвоты во рту и носу противен. Всё еще закрыв глаза, он нащупывает ведро и плюет в него, пока его рот не очищается хотя бы частично.