Холм грез. Тайная слава

Как славно, как чудесно было бы воскресить царство великих пьяниц! Если б мы только могли низвергнуть власть трезвенников – строителей заводов, отравителей, политиков, дурных писак и бездарных мазил, заодно с сектантскими молельнями и моралью мистера Майлдмея, викария… (Следует еще ряд предложений негативного толка.) Представьте, как на каждом лице сияет великий свет великого опьянения и всякое творение рук человеческих, от собора до перочинного ножика, несет на себе печать таверны! Весь мир – великое празднество, каждый колодезь – источник дурманящего зелья, все реки полнятся новым вином, Святой Грааль перенесен из Сарраса, возвращен в величественное святилище Корарбенника, оракул Божественной Бутылки вновь вещает, засохший виноградник расцвел, окруженный сияющими нетленными стенами! И тогда мы снова услышим древние песни, и вновь закружатся в древних плясках счастливые, свободные люди, сотрапезники и собутыльники из вечной Таверны.

Трактат, из которого здесь приведен лишь черновой незавершенный фрагмент, несомненно, являет собой пылкий призыв к воскрешению животворного, буйного воображения, и не только в искусстве, а во всех сокровенных проявлениях жизни. И еще. То здесь, то там можно уловить шепот потаеннейших таинств, различить намеки на великий опыт и великое свершение, к которым кто-то из людей оказывается призван. Сам Амброз об этом пишет так: «В таверне всегда имеется внутренняя таверна, но дверь ее дано увидеть лишь немногим».

В последнее время записи тех лет стали очень дороги Амброзу, поскольку в них ощущался аромат прошлого, в котором смешивались реальность и фантазия. Причем ценно было не то, что написано, а то, когда и при каких обстоятельствах делались эти записи, напоминавшие о Литтл-Рассел-роуд, о Нелли и о вечерах в «Château de Chinon», где ночь за ночью наслаждались они незнакомой кухней, вкушая восхитительное мясо и отдавая должное божественному красному вину, не уступавшему напитку из чистейшего небесного источника. Один вечер запомнился Мейрику странной встречей.

Среднего возраста мужчина, сидящий за соседним столом, попросил прикурить, и Амброз вручил ему спички с той сочувственной улыбкой, которой один курильщик одаривает другого в подобных случаях. Незнакомец – у него были черные усы и маленькая бородка клинышком – поблагодарил Амброза на беглом английском с французским акцентом, и они начали говорить о том о сем, постепенно перейдя к обсуждению направлений в искусстве. Француз улыбнулся, заметив энтузиазм Мейрика.

– Какая жизнь у вас впереди! – сказал он. – Знаете ли вы, что народ всегда ненавидит художника – старается уничтожить его при первой возможности? Вы – художник и мистик! Что за судьба!

– Да; но это – те аплодисменты, те réclame[72], что раздаются только после смерти художника, – возразил он на высказанное Амброзом соображение. – Это самая ужасная и жестокая несправедливость. Такова судьба Бёрнса, чьи соотечественники не переставая расточали в его адрес свои благоглупости в течение последних восьмидесяти лет. Шотландцы? Но они и вовсе недостойны того, чтобы говорить о них! А Китс, а многие другие и в моей стране, и в вашей, да везде?! Яркая индивидуальность художника вовсе не означает, что нужно чернить его, подвергать гонениям, превращать его жизнь в ад! Но толпа не успокоится, пока не сведет его в могилу! Похвала народных масс! Похвала свиней! Чего стоят их хвалебные речи после смерти художника, которому они нанесли столько оскорблении при жизни?!

Француз ненадолго замолчал, но по его виду можно было понять, что он мысленно проклинает «толпу» в самых нелицеприятных выражениях. Потом он вновь обратился к Амброзу:

– Художник – и мистик. Да! Не исключено, что вам предстоит стать мучеником. Доброго вечера и… приятных мучений!

Он ушел с очаровательной улыбкой на устах, не забыв отвесить изящный поклон Madame. Амброз наблюдал за ним с озадаченным видом. Последние слова собеседника вызвали в его памяти какие-то ассоциации, но он никак не мог понять какие. И вдруг он вспомнил старого скрипача-ирландца, игравшего странные «фантазии» под деревом в предместье Люптона. Музыкант тогда тоже пророчил ему судьбу кровавого мученика. Наверное, это просто совпадение.

Глава 4

В голове Амброза не переставая крутились разные мысли с того самого момента, как он отправился с Нелли в путешествие по странным многоликим улицам с роскошными окнами и ярко сверкающими фонарями, и потом, когда они блуждали среди постоянно меняющихся лиц, голосов и случайного смеха, наблюдая, как у дверей театров колышутся толпы любителей искусства вперемежку с двухколесными экипажами, как тяжело громыхают конки в направлении незнакомых районов, названия которых – Тэрнхем-Грин, Кастлено, Криклвуд и Стоук-Ньювингтон – были столь же чужды для его ушей, сколь и названия китайских городов.