Холм грез. Тайная слава

В современном преподавании греки и римляне предстают всего лишь как самые необычные и интересные анахронизмы, так что способные студенты уже не имеют возможности насладиться их текстами, понять мысль и красоту оригиналов; сегодня учат так, что каждое упоминание этих уроков будет вызывать тошноту у учеников до конца их дней. Однако изучение классики выжило, превратившись в любопытный и тщательно продуманный ритуал, лишенный как смысла, так и духа. Остается только вспоминать уроки школьного учителя, посвященные «Одиссее» или «Вакханкам», а потом смотреть на свободных масонов, празднующих загадочную смерть и воскрешение Хирама Абиффа, и аналогия готова, ибо ни учитель, ни масон не имеют даже отдаленного понятия о том, что делают. Оба из-за глубоко укоренившегося консерватизма упорно продолжают свое странное и таинственное действо.

Мейрик был поклонником Античности и особенно ее проявлений в современной ему действительности, но не понимал, что череда из греческого синтаксиса и римской прозы, из элегий и глаголов, из всех ее «µι», с загадкой ораторского уклонительства и желательного наклонения, – самое странное и красочное олицетворение Античности в сегодняшней жизни. Кстати, замечу, что само значение слова «ученый» претерпело значительные изменения. Так, известный авторитет указывал, что «Меланхолия» Бёртона не имела «научности» в полном смысле этого слова; он просто использовал свои значительные познания в древней и современной литературе, чтобы создать одну из самых увлекательных и любопытных книг, какие когда-либо существовали в мире. Истинная «ученость», как ее понимают сегодня, искома не в якобинских переводах Библии, а в викторианских изменениях. Одни создали величайшие английские книги вне их древнееврейских и греческих источников; другие же поняли силу их новаторства. Любопытно думать, что «ученый» когда-то означал человека литературного вкуса и знания.

Мейрик никогда не мог усвоить сих различий, а если позднее все-таки справился с этим, никогда не признавался в своем знании, продолжая бранить молельню, которая, как он настаивал, претендует на то, чтобы называться собором. Слышали, как он удивлялся, почему некий декан, обративший внимание на многочисленные улучшения, привнесенные корректорами, не наймет несколько молодых студентов отделения гуманитарных наук из Кенсингтона, чтобы изменить позорные росписи на стеклах собора четырнадцатого столетия. Он был неисправим, причем был таким всегда, поэтому в детстве темным ноябрьским вечером всерьез размышлял об убийстве своего хорошего учителя и дяди – по крайней мере, в течение четверти часа.

Он помнил, что его отец всегда отзывался о готической архитектуре как о самом восхитительном и красивом явлении в мире, достойном изучения, любви и почитания. Однако его отец никогда столько не проповедовал, сколько пресловутый поборник спорта, утверждавший, что только таким способом может быть спасен английский мальчишка. Поэтому Амброз в душе не сомневался, что его посещение Шелдонского аббатства заслуживало скорее награды, нежели наказания, и ожесточенно возмущался дикой несправедливостью (как он думал) побоев.

Глава 3

Если и не во всем, то хотя бы в одном мистер Хорбери оказался прав. Тот вечер действительно стал поворотным в жизни Мейрика. Чутко улавливая жгучую ярость неприятеля, Амброз решил, что больше не будет трусом. Он никогда не уподобится крошке Фиппсу, который был запуган, «пропитан футболом» и забит до такого жалкого состояния, что рухнул как подкошенный, потеряв сознание, пока директор отчитывал его за «систематическое и намеренное вранье». Фиппс не только упал к ногам директора, но и, будучи в основе своей, как выражался доктор Джонсон, разумным, демонстрировал сильное нежелание возвращаться в сознание к драгоценным наставлениям «дорогого старины директора». Чессон даже немного испугался, а школьный доктор сухо заметил, что, по его мнению, парня лучше отправить домой на пару неделек.

Итак, Фиппс прибыл домой в таком состоянии, что его мать горько заплакала, а отец пришел к выводу, что, похоже, Систему частных закрытых школ для мальчиков слегка перехвалили. Старый семейный доктор вообще рассвирепел и обозвал «негодяями» тех, кто довел двенадцатилетнего ребенка до нервного срыва на грани «церебральной неврастении». Но доктор Уолфорд получил свое образование в какой-то жалкой провинциальной академии, поэтому и не мог понять и оценить дух великих частных закрытых школ.