Холочье. Чернобыльская сага

Мой любимый и любящий меня человек, Андрей Ильич Терещенко, был расстрелян полицаями. Он был в партизанском отряде не только бойцом, но и врачом и пришел ночью к раненому партизану, оставленному в деревне. Его выследили и схватили полицаи. На допросах под пытками он не сказал ни слова о том, где находится партизанский отряд. Когда повели на расстрел, Андрей попросил покурить, полицаи ему разрешили, но не стали ждать, а сразу стали стрелять. Так он погиб. Об этом мне рассказала его сестра Соня, со слезами показывая пальто, в котором Андрея расстреляли. Оно все было в засохшей крови, от воротника донизу. Она повела меня на кладбище, где была похоронена вся их семья. Брата Ивана, учителя, расстреляли после того, как на его глазах убили двух маленьких его детей, отец с матерью умерли друг за другом, не пережив смертей своих сыновей и внуков. Я вспомнила, как отец Андрея говорил, что поживут они подольше, потому что будут у них свои медработники, и разрыдалась. Соня сказала, что осталась вдвоем с невесткой, вдовой Ивана. Как она могла еще говорить? Сама была как неживая. Потом я узнала, что немцы приказывали полицаям закапывать убитых на месте расстрела, но иногда им не хотелось возиться, и они разрешали родственникам забирать тела. Вот и похоронили Андрея и Ивана на кладбище, а потом и родителей их рядом. Сестра каждый день была там, я часто встречала ее. Что я могла ей сказать в утешение? Разве оно существует? У меня не было таких слов. Какое-то темное и страшное существо, не такое, как тот теленок, который съел мое сочинение, забирает себе все человеческие слова горя. Соня, спасибо ей за это, нашла в себе силы рассказать мне про Андрея. А я молчала, только слушала, как будто не ее, как будто не ее голос. Наверное, и она молчала так же, когда не стало ее родных.

Мама и бабушка Акулина оберегали меня. Я сидела в комнате, безучастная ко всему, а они возились с детьми, обустраивались в доме, в котором нас поселил председатель. Это был дом бывшего полицая, и он нам был чужой. Но что делать, не оставаться же на улице. Наш дом был сожжен, как и все дома воевавших на фронте. Дети забегали ко мне в комнату, заглядывали в глаза, терлись о меня головами, тянули на улицу. Из разговора мамы и бабушки я поняла, что некому убрать школу. Из нескольких ее строений уцелел лишь маленький домик, и его надо было подготовить к началу занятий. Я пошла туда и стала мыть две небольших комнаты, в которых потом стали заниматься начальные классы в две смены. Уцелело несколько парт и доска. После уборки, во время которой ко мне присоединилась мама и другие женщины деревни, комнаты стали похожи на школьные классы.

Некому было учить детей, хотя и детей было мало. Но решили вопреки всему начать учебный 1944 год. Из учителей в деревне была только мама. Приехал заведующий районо, попросил меня взять класс. Он сказал маме: «Девочка она грамотная, а насчет методики вы ей поможете». Мы с мамой вдвоем начали учить начальные классы Будищанской школы. Так я стала учительницей в шестнадцать лет.

Мы ждали только одного: окончания войны. С этим ожиданием у меня навсегда связался стук топоров и молотков. Редкий, даже поначалу одинокий звук, но постоянный, раздающийся в деревне с утра до вечера. Идешь по улице, а кто-то однорукий пытается вбить гвоздь, замахнется, а гвоздь падает. Подойдешь, поможешь. Так бы и помогала все время, но дел у всех хватало.

Я проработала в школе один учебный год, пока не появились в деревне женщины-учительницы, которые стали работать, а я решила сама учиться дальше. Съездила в Гомель, в медучилище чудом нашли мои документы. Не хотели отдавать, уговаривали учиться у них, но я сказала, что хочу поступить в институт. Я не могла учиться там, куда мы когда-то с Андреем подали мои документы, не могла. И решила поступать в пединститут. Для этого надо было закончить среднюю школу, и я стала учиться в девятом классе в райцентре Чечерске, который был за тридцать километров от нашей деревни. В такую даль не находишься каждый день, и я стала жить на квартире у добрых хозяев, это были бабушка и ее дочь Мария, их фамилия была Державские. Я им помогала по дому, на огороде, на выходные приходила домой. Училась хорошо, я же собиралась сама стать учительницей, и школу поэтому закончила с похвальной грамотой, золотых медалей тогда еще не было. Наверное, с тех пор сидит во мне вечное учительское непонимание: как можно учиться плохо?