Холода в Занзибаре

Нередко посреди ночи Игоря подбрасывало, как от разряда дефибриллятора, – просыпался с ясной головой и бешеным сердцебиением. Это был страх, признаться в котором он себе не позволял. Проснувшись, лежал на диване, смотрел на вздымавшийся напротив фасад генеральского дома, куда после развода с Речного вернулись Гуля с Гошей (иногда в три часа ночи их кухонное окно светилось) и тосковал по исчезнувшей жизни: по уютным вечерам, когда они с Гулей что-то конспектировали, перелистывая научные талмуды; по игрушечной немецкой железной дороге – когда вместе с Гошкой, застелив всю комнату рельсами и стрелками, валялись на животах посреди пола и завороженно следили за вихлястым движением пассажирского состава с черным паровозиком во главе; тосковал по Гулиной стрекотне и ее категорическим просьбам: Кротик, срочно возьми мою сиську в руку, а то не усну! И ногу положи куда следует!

В дополнение к языковым курсам Игорь стал брать частные уроки английского. Давала их мисс Мэри, худощавая шатенка лет сорока с забранными в хвост волосами и с челкой, наползавшей на большие серые глаза. Жила она на Масловке вместе с дочерью-школьницей, о существовании которой свидетельствовали хлопанье дверей, по-мужски тяжелые шаги в коридоре, шум спускаемой воды в туалете. Тесная комната задыхалась от самодельных веревочных абажурчиков, плюшевых животных, засушенных цветов и злаков. По стенам были разбросаны католические распятья и фотографии в рамках – черно-белые следы промелькнувшей черно-белой жизни. Над диваном красовались прикнопленные карта Лондона и постер с Биг-Беном, стрелки часов которого застыли в вечной эрекции. Эти жалкие усилия обуютить жизнь сводились на нет депрессивной пылью, покрывавшей все поверхности – комода, телевизора, трюмо с забрызганным тушью зеркалом, стола, заваленного книгами и обрезками шитья. В туалетах мисс Мэри ощущалось напряжение гордой бедности. Шила сама, что-то всегда у нее было не доделано и прихвачено на живую нитку. Общались только на английском. Мисс Мэри говорила бегло, гордилась лондонским произношением, которое Игорю было совсем ни к чему, подсовывала для прочтения Агату Кристи, от которой он сразу засыпал. Перед самым его отъездом на шабашку в Курскую область она сунула в его портфель довольно пухлую книжицу карманного формата. This is your homework for the summer, сказала она, I would be very pleased to receive an essay or something of this kind[3]. Смысл слова «essay» Игорь понимал как необязательную болтовню. Simply own thoughts, уточнила мисс Мэри, freestyle form[4].

Шабашку организовал Костя Смирнов. Он недавно защитил секретную диссертацию в Курчатовском институте и уверял, что машинистки и банкеты довели его до полного банкротства. К тому же подходила очередь на машину.

Еще в поезде договорились не пить и не трепаться о бабах. Кроме меня и Бати, профессионального каменщика, пожилого мужика, быстро заросшего звероподобной щетиной от глаз, все были физиками – и Костя, и Саша-маленький, и Саша-большой. Поселили шабашников на панцирные койки в пустующем интернате – одноэтажном бараке с удобствами во дворе. В душе воды не было – зимой порвало трубу. Зубы чистили у оцинкованного бака с краником – его приходилось наполнять из колодца. Мылись и стирались в бане. Ее через день по поручению администрации совхоза топила Тоня, тетка ядреных форм лет сорока пяти в синем халате. Муж у нее сидел – зарезал соседа. Хмурое лицо Тони преображалось, когда она врывалась в парную: а ну, городские, чирки прикрыли! И поддавала два полных ковша на каменку. Все сразу сползали с полков на пол. Задротыши вы мои! – с материнской лаской бросала она голым мужикам, прикрывавшим ладонями «чирки», затворяла тяжелую низкую дверь и отправлялась доить корову.

Работали по 16 часов – строили коттедж для начальства. Рядом такой же возводила бригада чеченцев. Для придания цементному раствору пластичности Батя велел подмешивать в него глину – кладка у нас шла быстрее, чем у соседей. Во время работы Игорь с Левой часто переходили на английский, слегка разбавляя его русским матом. Руки от лопаты и цемента быстро задубели, пальцы гнулись с трудом – завязать ими элементарный хирургический узел вряд ли удалось бы. Однажды, когда все село напилось по случаю престольного праздника Иоанна Предтечи, Батя избавил бригаду от своего храпа – не пришел ночевать, а утром явился на работу с белым выбритым лицом, странным парфюмерным перегаром и банкой молока. Костя тоже стал пропадать ночами. Возвращался под утро и, случалось, засыпал с лопатой в руках.

За два месяца Игорь заработал полторы тысячи рублей, больше чем он получил бы за год в своем экспериментальном отделе – этого должно было хватить на выкуп свободы у государства.