Читаем Холода в Занзибаре полностью

Если бы сегодня дежурила – сказала бы. Но она сказала «не могу». Значит, она свободна и только для меня «не может»? Игорь вошел в больничный холл. Старушка-гардеробщица не стала качать права и поставила на прилавок телефон: звоните. Игорь набрал номер. Старушка сочувствовала глазами и вздыхала. В трубке – запыхавшийся голос: вторая терапия! Мне бы Викторию Георгиевну. Она ушла, наверное. Ой, подождите, посмотрю в шкафу. Ой, тут только туфли, а сапог нет.

Игорь вышел на улицу. Кожаное пальто все еще кружило у входа. Не угостите? – спросил Игорь. Педераст выбил из пачки сигарету, протянул Игорю. Прикурив от его сигареты, Игорь спросил: вы ее муж? И посмотрел педерасту в глаза – снизу вверх – тот был существенно выше ростом. Да, муж. Она не придет, сказал Игорь. Педераст растерялся. Он нервно затянулся сигаретой и, выпустив дым, тронул Игоря за рукав: вы кто? Похоже, что уже никто.

Вика позвонила через неделю после новогодней ночи. Спросила: как ты? Все кончилось? – спросил Игорь. Уходишь в монастырь, как та, у Бунина? После почти минутной тишины в трубке услышал: у меня – нет. Я очень хочу тебя видеть, но просто… без этого. Не могу объяснить, но для меня это важно. Важно что? «Без этого»? Или видеть? И то и другое, сказала Вика. Можно я буду тебе звонить?

На другой день позвонила снова. Игорь уже стоял одетым – ехал в синагогу на Архипова, где ему было назначено на 16.00. Можно я с тобой? Договорились встретиться у «Сокола».

Москву завалило снегом, и резко потеплело. Пока по снежной каше Игорь дошел до метро, ноги вымокли. Вика приехала на трамвае. Когда она выходила, он подал ей руку. Ступила сапожком в снежную кашу и сразу оказалась в его объятьях. Я соскучилась, сказала она. Что-то удержало от поцелуя, хотя губы ее находились совсем близко и он чувствовал – были не против. Пока ехали в метро, на Игоря накатывали приступы ненависти, от которых начинало стучать в висках. Они тут же сменялись болью потери и жалкой – по причине своей ненужности – нежностью. Тогда он брал привыкшую к стиркам, утюгам, мытью посуды кисть ее руки, покрытую дельтой вен, переворачивал и умилялся детскости ладошки и какой-то простодушной наивности линий, в которых, правда, ни черта не смыслил.

Шли со стороны Солянки. Синагога – здание с портиком из четырех коринфских колонн – находилась на середине горки, где улица заворачивала вправо. В гору поднимались молча, рука Вики лежала в кармане моего пальто. Ответь только на один вопрос, вдруг сказал Игорь: почему? Так надо, сказала Вика, правда, надо! А мне надо? Не знаю.

Игорь оставил ее одну и отправился на встречу. Просидел под дверью больше часа – у раввина были посетители. Но Вика Игоря дождалась – стояла на другой стороне улицы. Терракотовое конусом пальто, слишком легкое для такой погоды, непокрытая голова. В сердце проникла жалость, как будто не она, а он ее оставил. В кафе на Богдана Хмельницкого, чтобы быстрее согреться, Вика сняла сапоги. Съели по два чебурека, выпили кофе. Разговор мучительно не клеился. На «Соколе» расстались – Вика сослалась на промокшие ноги и села в трамвай.

Раз в несколько дней она звонила: хожу, смотрю на телефон и думаю: может, позвонить? Предлагала: не хочешь пройтись? Я скучаю по нашим прогулкам. Нет, отвечал Игорь, сегодня занят. Он принял решение, выполнить которое было нелегко: Вику нужно было удалить радикально, как опухоль с прилежащими тканями и лимфоузлами. И однажды решился, сказал: не звони мне. Никогда. Звонки прекратились.

В начале февраля Игоря разыскал Бес. В 52-ю срочно требовался хирург-дежурант на ставку в общую хирургию – некем было закрывать график. Девять дежурств в месяц: сутки – в выходные и восемнадцать часов в будни – с 14.30. Звонок раздался вовремя – деньги от шабашки таяли на глазах. Ничего, что я «подпорченный»? – спросил Игорь. Сойдешь, сказал Бес, оперировать некому, пользуйся моментом. Устраиваться побежал в тот же день. Радость отравляло одно – Вика работала в соседнем корпусе. Чтобы не встретить ее в парке, когда она возвращалась из больницы, стал ездить на трамвае до Пехотной.

В положении дежуранта было одно преимущество – не пришлось вливаться в коллектив. Принял дежурство, переписал в блокнот тяжелых, оставленных под активное наблюдение, расписался в журнале. Ответственные хирурги почти на каждом дежурстве были разные, и Игорь не сильно утруждал память именами-отчествами. Если надо было, извинялся и переспрашивал. В душу к нему никто не лез и вопросов не задавал.

Руки сразу вспомнили красногорский опыт – первую после четырехлетнего перерыва аппендэктомию Игорь сделал за пятьдесят минут. Когда в рану вывихнулся отросток с багровой отечной верхушкой, обрадовался ему, как родному. Чувство счастья длилось, пока лигировал сосуды, отсекал аппендикс от брыжейки, накладывал «кисет». Перед погружением культи, как положено, промокнул ее шариком с йодом на зажиме – будто точку поставил под зазвучавшие в голове фанфары: все, никакой Вики больше нет.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Ад
Ад

Где же ангел-хранитель семьи Романовых, оберегавший их долгие годы от всяческих бед и несчастий? Все, что так тщательно выстраивалось годами, в одночасье рухнуло, как карточный домик. Ушли близкие люди, за сыном охотятся явные уголовники, и он скрывается неизвестно где, совсем чужой стала дочь. Горечь и отчаяние поселились в душах Родислава и Любы. Ложь, годами разъедавшая их семейный уклад, окончательно победила: они оказались на руинах собственной, казавшейся такой счастливой и гармоничной жизни. И никакие внешние — такие никчемные! — признаки успеха и благополучия не могут их утешить. Что они могут противопоставить жесткой и неприятной правде о самих себе? Опять какую-нибудь утешающую ложь? Но они больше не хотят и не могут прятаться от самих себя, продолжать своими руками превращать жизнь в настоящий ад. И все же вопреки всем внешним обстоятельствам они всегда любили друг друга, и неужели это не поможет им преодолеть любые, даже самые трагические испытания?

Александра Маринина

Современная русская и зарубежная проза