Холода в Занзибаре

Спустя двадцать минут в Викином халате он сидел у окна в кресле. Комната была длинная, похожая на пенал, над неширокими кроватями, стоявшими вдоль стен, висело по эстампу. На батарее сушились джинсы (трусы и носки сохли в коридоре). Иголкой с почерневшим острием, обожженным на спичке, Вика вынимала из моих рук занозы. Шестилетний Кира, русокудрый ангел, на все это взирал с недоумением и на заигрывания Игоря отвечал ледяным молчанием. Обо мне говорил в третьем лице: мам, он что, с нами пойдет в столовую? Нет, сказала Вика, дяде Игорю мы принесем ужин сюда. Зачем он приехал? Мы вместе работаем, нам нужно поговорить. А когда он отсюда уедет? Завтра. А где он будет спать? В кресле, отвечала Вика. От этих вопросов и мне и Вике становилось не по себе. Игорь уже сожалел о своем неуместном визите – остаться наедине возможности не было.

Уехал рано, когда Кира еще спал. На этот раз к прыжку через речку подготовился – и все сошло благополучно. Игорь долго шел пешком, потом поймал попутку. Глядя на седой затылок водителя, почувствовал, как в животе разливается уютное тепло. Ночью Вика его разбудила, сказала шепотом: полежи, а я посижу тут. Он отказался. Через минуту позвала: иди сюда. Вика спала в брюках и водолазке. Оказалось, что счастье возможно и без «этого», что можно просто лежать рядом и слушать ее дыхание.

Хотя бы раз в неделю Игорь виделся с Викой. Гуляли, болтали. Платонические отношения стали казаться чем-то естественным, без этих встреч жизнь сделалась бы неполной. Знаешь, однажды сказала Вика, рядом с тобой мне как-то очень надежно. Почему-то чувствую себя под защитой.

После майских праздников, возвращаясь из военкомата с присвоенным званием старшего лейтенанта медицинской службы, Вика зашла к Игорю. Влад вернулся, сказала она. Что, дописал роман? Нет, просто вернулся. У нее было расстроенное лицо – слезы стояли близко. Ты расстроена из-за этого? – спросил Игорь. Правду сказать? Вика помолчала; закуривая, обожгла спичкой пальцы. Наврала ему, что беременна от тебя. От этой правды Игорь поморщился. Ты сказала это, чтобы он ушел? Сигарета в ее пальцах дрожала. Сама не понимаю, чего я хочу, сказала Вика, опустив глаза. Мне плохо, стыдно! Чувствую себя прыщавой пэтэушницей. Ударь меня! Не переживай, наладится как-нибудь, сказал Игорь, обнял Вику и, как мудрый царь Соломон, шепнул в ее ухо: все пройдет. Пройдет и это.

Летом виделись редко – Кира жил с бабушкой на даче, и Вика почти каждый день туда моталась. Она окончила ординатуру и вернулась на работу в свою поликлинику. Несколько раз Игорь помог ей дотащить сумки с продуктами до Курского вокзала.

В начале августа получил разрешение на отъезд. В Рейгановский список Игоря включили лишь в самый последний момент благодаря детской дружбе его израильской тетки Анны с Михаилом Соломоновичем, раввином синагоги на Архипова. Поздравляю, сказала все такая же бледная капитан ОВИРа, хотя не могу сказать, что очень за вас рада.

На 4 сентября был куплен билет до Вены. Кто-то дорого заплатил за то, чтобы я мог стать тем, кем хотел быть. Уезжал с нечистой совестью, заняв место того, кто действительно преследовался за религиозные убеждения.

Половину денег на выкуп свободы дала Бета – все, что я платил ей за жилье, она все эти месяцы аккуратно складывала в ящик серванта.

Дня за три до 1 сентября случайно встретились в «Смене» – Кира поступал в первый класс, а Гоше к началу занятий нужны были контурные карты. В «Смене» они закончились. Поехали в картографический магазин на Кузнецкий мост – и, как оказалось, удачно. В пирожковой на углу Кузнецкого и Неглинной взяли по два пончика и по кофейному напитку из цикория. Когда Вика начала слизывать с пальцев сахарную пудру, мое сердце вдруг остановилось в задумчивой экстрасистоле, и я с интересом наблюдал, пойдет ли оно дальше. Пошло. У меня был билет до Вены, разрешение на выезд, но я все еще ждал, что какая-то неведомая сила толкнет меня в плечо и я уткнусь лицом в ледяной наст, сглатывая кровь с разбитой губы. Вика то смеялась, то мрачнела – замирала, уставясь в одну точку, и отрывала от бумажной салфетки полоску за полоской. Если я о ком-то и сожалел, навсегда покидая страну, то только о Бете, сыне и Вике. Когда уходили из пирожковой, стол был усыпан бумажными клочьями.

В метро молчали, держались за верхний поручень. На стрелках нас бросало друг к другу, и мы почему-то стеснялись этой мгновенной близости. Я видел Викино отражение, потерявшее в вагонном стекле яркость красок оригинала, и под тоннельный металлический вой в голове снова звучали строки: Я изучил науку расставанья. Нет, не изучил, только пошел в подготовительный класс.