Холода в Занзибаре

Когда поднялись на поверхность, Игорь спросил: зайдешь? Зайду, сказала Вика. Как в тот наш первый? – нет, второй день, Вика стремительно стянула с себя одежду и осталась в одной белой маечке. Встала у окна и, отворив рамы, впустила в комнату шум и влажное дыхание нашего последнего вечера. Приступочка была не нужна – мы подходили друг к другу по росту. У троллейбуса на повороте соскочила штанга. Девушка-водитель выскочила на мостовую и, надев на бегу рукавицы, пеньковым фалом тащила штангу вниз – пыталась наладить контакт и высекала из провода искры.

Будильник прозвонил в шесть. В семь на пульте домофона набрал номер квартиры. Ты? – раздался далекий голос Нади. Домофон запищал, щелкнул затвор замка. Пока поднимался в лифте, издававшем тревожный стон, сосредоточенно укреплял дух и подготавливал правильное лицо – поездка должна была состояться любой ценой. Невзирая ни на какие Надины настроения и выходки.

Надя была в халате и меховых тапках. Ничего, времени полно, успеем, говорила она на ходу, плоскостопно ковыляя в кухню. Попьешь пока чайку. А я бутербродиков наверну. Пришлось раздеваться. Ехать далеко, доносился из кухни голос Нади, на свежем воздухе голод пробирает – будьте-нате! Термос возьмем!

На кухонном столе возвышались две горы из нарезок сыра и колбасы, на плите кипела кастрюля с яйцами. Мы с твоим отцом, когда на дачу ехали, любили в дороге поесть. Леша прямо за рулем. – Надя сосредоточенно резала хлеб. – Он головы не поворачивает, на дорогу смотрит, только руку подставляет. А я ему – то бутерброд! То помидорчик! То крутое яичко! Чай в стакан всегда до половины наливала, чтоб на ямах не расплескался. А как поедим, начинали песни петь. «Над широкой рекой» любил. Знаешь? «…опустился сиреневый вечер. И скатилась звезда…» Я веду, он вторит. Очень даже чисто пел. Но тоненько так. А я Лешу – господи прости! – прикалывала, как Генка выражается. Называла его голос «козлитоном». Ты не думай, он не обижался!

Игорь никогда не слышал, как отец пел. Разве что замечал, как под радио – в хорошем настроении – он едва заметно отстукивал ритм пальцем. А доверенность на машину? – спросил я – мне вдруг припомнились советские правила. Говно вопрос! – сказала Надя. Генка в аппарате работает, а не сопли на морозе глотает! Она сложила еду в сумку, заварила в термосе чай и ушла одеваться.

Гаражи находились на другой стороне улицы Волкова. Надя взяла меня под руку и, пока шли, тяжело и шумно дышала, выпуская паровозные клубы пара. Генка, сообщила она, из-за валкой походки толкая меня плечом на каждом шаге, недавно заряжал, как это его, «кумулятор». Готовит машину к продаже. У самого-то – иномарка!

Навесной замок пришлось отогревать – Надя предусмотрительно захватила и газету и спички. Ржавые железные двери заскрипели и отгребли невысокий пушистый снег. Соль забыла, сказала Надя. Да бог с ней, сказал я. Нет, сказала Надя, как без соли? Без нее яйца – что пенициллин в морге! Надя протянула мне ключи от машины. Ты погрейся и подъезжай к дому. Я быстро!

Красные «жигули» были покрыты слоем пыли. Над колесными арками зияли дырки сквозной ржавчины. Сел на ледяной кожзаменитель водительского кресла. Его положение пришлось впору – с отцом мы были одного роста.

Кишки тотчас завязались в узел.