Холода в Занзибаре

Били ногами – молча, от усердия громко сопели. Игорь лежал на полу, сгруппировавшись в позе эмбриона, и прикрывал лицо руками. Аритмия ударов черных ботинок – они постепенно задвигали тело под скамью – совпадала с аритмией бесплодных вспышек дневной лампы. Это совпадение каким-то безумным образом в какой-то безумной математике служило доказательством теоремы о симметрии добра и зла. Вдруг сделалось тихо. Серый кафель, перемазанный кровью, тускло отражал вспышки лампы. Без боли от башмаков, мозживших плоть, теперь как будто чего-то не доставало. Тоска по несостоявшейся жизни сделалась отчаянной. Хирургия! В лучшем случае попрут из института, в худшем – дадут срок. Правая рука приказам не подчинялась. Ощущая себя раздавленным червяком, Игорь выкрутился из-под лавки, со второй попытки взобрался на нее и привалился к стене. Пересменка у них, сказал сидевший в углу пожилой мужик в черной шляпе – у него было сильно исцарапано лицо. Потом у них будет, как его… оперативка, потом развод… Потом меня выпустят. Пиши телефон, сказал он и протянул раскрытую ладонь. Что, прямо здесь? – с трудом разлепил разбитые губы Игорь. Не на хую же, ответил мужик. Жестом живой руки Игорь показал, что писать не в состоянии. Диктуй! Губы едва слушались. Мужик, слюнявя огрызок химического карандаша, записал на своей ладони рабочий отца. На потолке по-прежнему щелкала и никак не могла разгореться лампа. Говорухин! – раздался сонный голос заступившего на смену сержанта. Заскрежетал замок. Мужик встал, подмигнул Игорю. Опять жену мудохал? – сочувственно поинтересовался сержант. Это ты мудохаешь. А я воспитываю, с достоинством ответил мужик. Держись! – бросил он через плечо, уходя на свободу. Игорь пошевелил губами: Чапай… – сложить губы в улыбку не вышло – …выплывет. Бег времени остановил тромб – оно уперлось в стену. Хотелось спать. Мимо решетки быстрым шагом, мельком скользнув взглядом по прутьям обезьянника, прошел статный офицер. Игорь узнал отца не столько по лицу, сколько по выправке, когда его шаги звучали уже в глубине милицейского коридора. А наш-то – самый лучший! – сказала мама, взъерошив мне волосы, когда отец поднимался на фанерный пьедестал для награждения. На Дне поселка Мирного он сначала победил в борьбе на руках, а потом всех выбил в городки.

Пол в троллейбусе мелко трясся. Дышать было больно, правую руку, чтобы уменьшить боль, приходилось, согнув в локте, поддерживать на весу. У двери подъезда отец остановился, дождался, когда Игорь подойдет. Не скрывая презрения, сказал: не умеешь драться, учись быстро бегать. От мамы, пока ожидали очереди в травмпункте, Игорь узнал, что отец организовал звонок. Сам понимаешь откуда, сказала мама и подняла глаза на потолок. Потом, помолчав, сказала, что на этот звонок отец имел право только один раз в жизни.

Сломанными оказались ключица и три ребра.

Неожиданно вспомнилось слово «подсос» и правило: заводя на морозе мотор, чтобы не залить свечи, нельзя трогать педаль газа. На минуту уверовал – попросил у Всевышнего помощи. Мотор запустился со второй попытки – затрясся, наполняя салон бензиновым чадом.

Надя работала штурманом – заранее говорила, где перестроиться вправо, где влево – дорогу знала назубок. Когда по кольцевой выехали на Горьковское шоссе, она решила, что мне пора перекусить. Не отрывая от дороги глаз, я протягивал руку, покорно ел бутерброды один за другим и запивал чаем из термоса – возможности отказаться Надя не предоставляла. Рта не закрывала: в субботу шли из церкви – там под горку, не чищено. Валюша поскользнулась и плечо вывихнула. Очень больно ей было. Чуть криком не кричала. В больнице-то руку ей к груди примотали, а она – и смех и грех: как я теперь, говорит, креститься буду? Рука-то правая! Но к причастью со мной пошла. Батюшка у нас там хоть молодой, но внимательный. И голос не гнусавый. И не трындит, что слова разобрать не успеваешь. Я ему на исповеди говорю: нет сил жить, не вижу смысла. А он мне знаешь что? А никакого смысла, говорит, в жизни нету. Смыслом ее наделяет тот, кто ее проживает. Вот ты, говорит, в Бога веруешь? Вот тебе и смысл. Так-то! А ты как думал? Что-то неслышно пробормотав, Надя три раза перекрестилась.

В Покрове заехали на заправку. Замок пробки бензобака запсивел. Пожилой заправщик принес отвертку, молотком забил ее в личинку и с силой провернул – замок отомкнулся. Сколько ему дать? – спросил я у Нади. Полтинника выше крыши, ответила она. На старые – пятьдесят тысяч будет! Когда выехали с бензоколонки, Надя сказала: у меня была точка на Коптевском рынке, торговали трикотажем. Бандиты достали – нет мочи. Леша куда-то один раз позвонил, и все! Больше не трогали – у его сослуживцев дети в силу вошли. Умел твой отец решать вопросы. Да, сказал я, кроме одного. Не поняла? – сказала Надя. Мать по-человечески так и не похоронил. А я ему говорила – говно вопрос! Подумаешь, справки потерял! Делов-то! А он стеснялся. Не любил дураком выглядеть. А кто любит?