Холода в Занзибаре

В другой раз – на защите диссертации. Защита была секретная, и папин друг, дядя Коля, провел Алешу с мамой через дырку в бетонном заборе[8]. Они поднялись по крутой лестнице и оказались в верхнем ряду амфитеатра. Папа уже выступал и, как мушкетер шпагу, выбрасывал указку – позади кафедры на деревянных штативах висели схемы и таблицы, выполненные на ослепительно-белых листах ватмана.

– Правда, красивый? – спросила мама Алешу, и он подумал, что она говорит про костюм.

И в третий раз – когда снимали фильм. Папа надел костюм и сидел в кресле, привезенном киношниками, живописно разбросав по столу бумаги. Съемку долго не начинали, что-то все время мешало, передвигали мебель и вплотную подносили экспонометр к папиному лицу. Потом сказали, что лучше бы костюм поменять, потому что не будет контраста. Отец отказался. Режиссер рассердился и потребовал убрать ребенка, то есть Алешу.

Потом папа заболел.

Сначала ему сделали какую-то операцию, но оказалось, что зря. Потом мама возила по разным докторам предметные стекла, завернутые в бумажку. Профессор Кассирский сказал, что ничего плохого не видит. Но папе стало хуже. Его положили в больницу. Академик Гинзбург, пользуясь связями с заграничными физиками, достал для папы циклофосфан. А потом, после двух месяцев больницы, его привезли домой на носилках – исхудавшего, с испуганными глазами, в нелепом желтом берете. Волос на голове у него не было.

Агония началась ночью. В семь утра бабушка позвала Алешу проститься с папой. Как это сделать, Алеша не понимал – папа тяжело дышал, под веками светились неподвижные желтые скобочки белков, а небритый заострившийся кадык вдруг судорожно дернулся. Бабушка перекрестила папу, кто-то сказал, чтобы открыли форточку, и Алешу увели.

Той весной Алеша сильно вытянулся, и какие-то родственники отдали ему вещи – серое пальто, джемпер с молнией, синие брюки. В этой одежде теперь ему казалось, что он не Яловой Алеша, а кто-то совсем чужой, с неизвестной фамилией.

Сначала грабили уличные лотки – быстро подбегали, хватали что попадется, когда воблу, когда семечки, а один раз целую связку бананов, в ту пору – диковинных. Храбровицкому, авторитетному пэтэушнику из бараков по кличке Храб, Алеша предложил ограбить сберкассу. Храб зассал. В конце мая Алеша поджег на стройке железный ржавый гараж – склад с горючим. Сначала запалил тряпочку и долго мучился, пока бочка с соляркой, стоявшая неподалеку от строительного крана, занялась. Когда у бочки прогорело ребро, Алеша, подгребая землю палочкой, направил пылающий ручеек к гаражу. Четыре пожарные машины, три взрыва, огонь взлетал выше двенадцатого этажа.

– Твоя работа? – вдруг догадалась мама.

Как горело, они наблюдали, стоя на балконе. Зрелище было настолько великолепным, что отказаться от него Алеша не смог.

– Моя, – с гордостью сказал он.

Интернат располагался на другом конце города, в Сокольниках. Мама сказала, что интернат хороший, в нем учатся не только сироты, но и дети дипломатов.

Спальня пятиклассников состояла из двух комнат, первая – проходная. Пружинные койки с никелированными дугами спинок (они легко снимались, потому что винтики кто-то выкрутил) были однообразно заправлены белыми покрывалами. Алешу вместе с еще одним новичком, Костиным, определили в проходную, к изгоям класса, отбросам, смирившимся со своим положением. На мальчиков из проходной спальни элита смотрела свысока и в свой круг не принимала.

На выходные отпускали домой. Все воскресенье Алеша проплакал. Мама, пряча виноватые глаза, говорила, что это временно и что она его сразу из интерната заберет, как только устроится на хорошую работу (пока отец болел, из газеты ее уволили). Весь день она перебирала содержимое шкафа, в котором по-прежнему хранились папины вещи; достав костюмы, два она отложила на продажу, а тот, из английской шерсти, цвета вишни со сливками, оставила и сказала:

– Когда вырастешь – будет твой.

В понедельник Алеша пропустил завтрак и перетащил свою койку в спальню элиты. На уроках он почти не слушал, пытаясь разработать тактику обороны. Главным был Иваньков, по кличке Вано, следом за ним в иерархии стоял Зимин – Зяма, оба на голову выше и сильней Алеши. Но они, скорее всего, будут подначивать и руководить. Оставались Белкин – Белик, Красавин – Крос и Зарипов – Зарик. Драку начинать будет кто-то из них.

После уроков, быстро заглотнув обед, Алеша в спальню не пошел, а долго ходил вдоль бетонного забора, пока не отыскал ржавый подшипник. Камнем он выбил из него шарики, и теперь кулак хорошо и укладисто помещался в железном кольце.

В спальню он вошел, держа руки в карманах школьных серых брюк. Его койка стояла на прежнем месте, в проходной спальне. Изгои смотрели на Алешу со страхом, элита – насмешливо.

– Э! – Зарик подошел так близко, что Алеша почувствовал его нечистое дыхание. – Ты, это, ты больше так не делай. Понял, э?

Зарик засмеялся, за ним засмеялись остальные – сначала элита, потом подхватили изгои.

Алеша вынул руку из кармана и со всей силы ударил кастетом Зарика в лицо. Тот отлетел, ударился затылком о тумбочку и затих.