Холода в Занзибаре

Оттого что не посадили, Алешу накрыло чувство вины такой силы, что сделалось трудно смотреть в глаза даже своим близким. Нечистая тайна выпачкала все внутренности – печень, сердце, почки и что там еще есть. Казалось, за каждым твоим шагом наблюдает кто-то невидимый и в любой момент может положить руку тебе на плечо[18].

Женился Алеша, несмотря на протесты новых родственников, – в джинсах.

За все студенческие годы он так и не наградил себя примеркой отцовского костюма, а потом и вовсе о нем забыл. Мама снова вышла замуж – за Сергея Аполлоновича (свадьбы почти совпали), и Алеша переехал жить в квартиру Лизиных родителей, оставив костюм в своем старом доме.

Было и закончилось.

В лаборатории, куда распределился Алеша, на стене висела копия плаката времен войны «НЕ БОЛТАЙ!» и выполненный на ЭВМ с помощью буквы «О» знаменитый портрет Эйнштейна с высунутым языком; начальника звали Александром Петровичем, он знал наизусть «Двенадцать стульев», не любил балеты Хачатуряна и, выходя на пять минут, запирал, гремя связкой ключей, сейф со спиртом; как-то раз, засидевшись за полночь (выращивал для своего лазера кристалл), Алеша с приятелем оторвали сейф от стены и, встряхнув его как следует, слили спирт через дверную щель.

Жизнь не удалась самым очевидным образом. Стихи, власть избранных над миром, Нобелевская премия – все в прошлом, ничего нет. Осталась лишь пустота, принявшая форму тела. Приятель уже крепко спал на сдвинутых стульях, поставив в изголовье тазик, когда Алеша открыл окно. Стоя на подоконнике (слоистая вата темноты мягко застелила неубранный строительный мусор), он вдруг вспомнил, что так и не решился спросить маму, почему отца похоронили не в новом, праздничном, цвета вишни со сливками костюме, а в старом, в котором он ходил на работу.

Апробация диссертации прошла на ура. С бокалом вина пришло чувство собственной значимости. Алеша взял такси и, пьяненький, поехал к маме, предварительно позвонив Лизе на Сокол, чтобы та подгребала в Зюзино. Сергей Аполлонович, к счастью, был в командировке. Расположились на кухне втроем. Алеша был в новом, пошитом к защите костюме серого цвета в диагональный рубчик; он снял галстук, пиджак, расслабленно растекся по стулу и велел двум своим любимым женщинам изо всех сил хвалить надежду отечественной оптической физики. Сам Ахманов, один из основателей нелинейной оптики, подошел к нему познакомиться и пожал руку. Статья, которая скоро выйдет в «Успехах», будет перепечатана в Британском физическом журнале. И Саша Гринберг прислал ему на Пасху поздравление из Америки.

– Ты бы, сынок, поосторожнее с ней, с Америкой, – сказала мама. – Вдруг что.

– А я никого не боюсь, – сказал Алеша и нечаянно выплеснул на новые брюки красное вино.

Брюки с него моментально стянули, и мама кинулась в ванную – застирывать.

Покачиваясь, Алеша прошел в комнату, открыл шкаф – костюм цвета вишни со сливками висел, как всегда, на своем месте, в старом, затвердевшем от времени полиэтиленовом чехле. Алеша содрал чехол и первым делом примерил пиджак – в самый раз. Теперь брюки – и снова, как на него сшитые.

– Никаких проблем, – сказал Алеша Лизе. – На защиту пойду в этом костюме.

Лиза молча пощупала обшлага рукавов, помяла пальцами полы бортов, привстав на цыпочки и, оттянув воротник, заглянула в изнанку и посмотрела на Алешу как на сумасшедшего.

Протрезвел Алеша в одну секунду.

Английская шерсть заметно потускнела; углы накладных карманов были надорваны, обшлага засалены, воротник протерт до основы и махрился, а подкладка брюк в крестовине превратилась в лохмотья.

Алеша изумленно посмотрел на Лизу, но та молчала.

Кто же его все эти годы носил? – подумал Алексей Борисович.

Любовь к живым цветам

Помнишь тот мучительный, затягивающий кишки в узел вдох такта в пять четвертей: NO-BO-DY-E-WER-LOVED-ME-LIKE SHE DOES? Боже мой, ведь двадцать с чем-то лет прошло! Впрочем, DOES начинало уже следующий, в четыре четверти, такт.

Давным-давно жила-была на белом свете такая страна – Советский Союз, где я однажды был счастлив.

Внезапный хлопок выстрела. Удивленное, по-детски расцветшее улыбкой растерянности и непонимания лицо знаменитого боксера: и это все? Сплюснутое и скособоченное тысячью ударов, с маленькими глазками, будто вбитыми в глазницы, с белыми зигзагами шрамов над глянцевыми вмятинами в костях, оно все еще улыбалось, но сквозь улыбку, приоткрывшую кривые осколки зубов, перемежаемые черными влажными пустотами, уже хищно проступал предсмертный оскал, словно боксер пытался левой стороной рта перекусить электрический провод.

Судьба – это гармоническая идея личности, а истинная гармония всегда трагична.

Второй выстрел показался не таким громким, как первый: знаменитый боксер начал оседать, одной рукой поправляя съехавший галстук, а другой, растопырив пятерню, как-то странно подгребал, словно пытался что-то, стоявшее позади, отодвинуть.

Теперь, когда мне известно будущее, я бы хотел навсегда остаться в том дне, в той набитой, как автобус на окраине в час пик, камере.