Холодина

– У тебя здеся строим хлев – вон в том уголочке. С меня, ёпта, поросята. Пока пару возьмем – наблатыкаемся. Я знаю, где можно кормов с… натырить. Ну… немного, но с огорода кой-чего можно. Эта… дома картофельные шкурки не выкидывайте.

– Чо за херня… – качал головой хозяин дачи.

– Ничо не херня! По снегу их за… за***рим, – Олег уже устал сдерживаться от матов. – Сало-мясо! И себе и не продажу. Прибыль пополам.

– Какую прибыль! Они сдохнут у нас!

– Колян! – некрасномордый Олег с улыбкой раскинул руки, красуясь. – Ты чо, забыл, кто я?

– Ой! – всплеснула руками Лера. – Ты же ветеринар! А я и забыла.

– Ветеринар – не зоотехник, – зло рыкнул на жену Колян, та моментально погасла. – И что, Олег, мне после работы сюда ездить и с твоими свиньями возиться?

– Так, б***ь, пока не холодно, можно попросить твою мамашу тут пожить. И ей развлекуха – и вам дома попросторней.

Я ясно увидел, с какой надеждой и радостью вспыхнули глаза Заведующей. Олег, не теряя времени, развернулся и зычно проорал в сторону дряхлого домика:

– Маргарита Карловна!

Я резко переместился к крыльцу хибары, на котором, замотав ноги в больничное одеяло с бурым ожогом, сидела… Маргарита Карловна… Марго?!

На крылечке, откинувшись на столб, сидела старуха с тлеющей беломориной в руках. Не так чтобы вусмерть старая, но вся сморщенная, иссушенная, как будто, дым дешевых папирос полностью закоптил ее и снаружи, и изнутри. Нет! Я не видел ни капли сходства. Ни капли! Только ярко-рыжие волосы предательски высовывались из-под дурацкого берета. Волосы были покрашены давно – седые корни вылезли на несколько сантиметров…

– Маргарита Карловна! – с улыбкой орал Олег. – У меня для вас идейка есть…

– Хавальник прижми, – грудным голосом, звонким и скрипучим одновременно, прокаркала старуха. – Слыхала я твою идейку…

– Ну, и чо?

– Елда через плечо, – Маргарита Карловна схаркнула на свежую майскую зелень и снова воткнула окурок в угол рта. – Я на вас горбатиться должна, а вы в городе веселиться будете? А ху-ху не хо-о?

– Маргарита Карловна, чо за базар гнилой…

– Олег, увянь! – Колян зло рыкнул на приятеля. – Сто раз тебе говорил: не беси мать! Она ж сидела.

– Да мне по…

– Мне не по! Нам с ней жить потом в одном доме.

Некрасномордый Олег выдохнул, резко улыбнулся и поднял руки: сдаюсь, мол.

– Олег, а почему ты не работаешь? – спросила Лера у мужниного друга. – У тебя же такая профессия хорошая! А ты вечно с какими-то… авантюрами…

Женщина под конец смутилась прямоты своего же вопроса, но собеседника это никак не смутило.

– Да манал я эту работу, – распевно ответил он. – Может, вам с Коляном и нравится по чужому распорядку жить, а я не такой. Я лучше день в гараже просижу, потом за час назавтрева натаксую…

– Но…

– Чего ты лезешь? – сухо бросил жене Колян. – Нахрена эти тупые вопросы?

Кровь отхлынула от лица Леры, губы ее сжались в тонкую ледяную полоску.

– Пойду к Грише. Когда вспомните, что у нас сегодня годовщина – позовёте.

Женщина двинулась вниз по участку. За спиной прошелестел тихий шепот «Колян, х**и ты творишь?», и это немного грело душу, но видно было, что чернота расползается по ее сердцу. Она тихо бормотала что-то неразборчивое, но злое. Как раз за такое бормотание в Средние века на кострах и жгли.

А потом бормотание резко прекратилось, сумрачное лицо Леры посветлело, и неожиданно нежным голоском она окликнула:

– Гришенька!

Вот тут я и увидел Слышащего.

Глава 27. Рисовать – Фифа какая – Боль слов

На открытом пятачке, под солнцем за раскладным детским столиком сидел мальчик лет восьми. Может быть, я его и не узнал бы. Все-таки тут он тут заметно светлее, волосы его аккуратно подстрижены, да и вообще, внешний вид не выдавал никаких особых аномалий.

Но мальчик Гриша за своим столиком рисовал. И я моментально опознал эту привычку наваливаться на стол, скрещивать ноги под стульчиком – это был тот самый дурачок. Тот самый парень из моего настоящего. Которого псевдоМакар приказывал мне убить.

По столику в изобилии были раскиданы цветные карандаши, но в руках у Гриши был только черный. На оклик Леры (матери?) он не обернулся. Вообще, проигнорировал ее появление, и Заведующая робко осталась стоять в тени яблонь. А ребенок увлеченно черкал чернотой, создавая какое-то чудовище. Мрачное, страшное, кляксой расползающееся по всему листу бумаги, стремящееся захватить всё пространство.

Ветерок нервно дернулся – и Гриша замер. Обычно, он ни на кого не смотрел прямо, всё время норовил изучать искоса. И сейчас мальчик какое-то время не хотел поднимать голову. Дергался, но останавливал себя. И так несколько раз. Но постепенно голова поднималась всё выше. Он бросил робкий взгляд на небо. Снова опустил глаза в испуге. Глупый разум дурачка не научился еще прятать эмоции, и стоящей у яблонь матери было видно, что мальчику очень хочется снова прикоснуться к тому, что он зацепил. И хочется, и страшно.