Холодная комната

– А заодно посмотреть, как я себя чувствую по утрам? – перебила Юлька, заметив вдруг заусенец на ногте большого пальца правой руки и остервенело начав его выгрызать, – этот старый хер мне только что клялся, что ни малейшего отношения к твоему визиту он не имеет!

– Он ведь не знал, хорошо ли ты себя чувствуешь. Так тебе интересно меня послушать?

– Ты всё равно не уйдёшь, пока не наговоришься! Так что, валяй.

Кирилл улыбнулся. Потом опять помрачнел.

– Ты помнишь, с чего вся эта история началась?

– Конечно. С убийства бывшей учительницы, Елены Артемьевой. У неё был вырван язык. Старуха Мартынова, слышавшая, как муж убитой ночью кричал ей: « Язык тебе надо вырвать!», была убита у нас под носом, в своей квартире, этажом ниже. Мы с нею поговорить не успели. Об этом слышанном ею крике нам рассказала её подруга.

– Не всё подруга вам рассказала. Видимо, позабыла одну деталь.

Юлька напряглась.

– Какую деталь?

– Там ещё икона была, – вдруг как будто вспомнил Кирилл, – но о ней – потом. Сперва про деталь. Старуха Мартынова не спала всю ночь. Часа через полтора после вопля пьяного мужика о необходимости вырвать жене язык она услыхала вопль пьяной бабы, этой самой Елены. Он прозвучал среди тишины, которая продолжалась около часа.

– И это был просто вопль? Без слов?

– Да нет, со словами. Артемьева закричала: «Баночка! Баночка!» и умолкла. Больше никаких звуков из окна той квартиры не раздавалось.

С неперевязанной ноги Юльки снова свалился тапочек. Пришлось спрыгивать с подоконника, чтобы его надеть. Опять после этого примостившись спиной к стеклу, Юлька засопела. Кирилл внимательно наблюдал за ней.

– Ты не знаешь, что это могла быть за баночка? – спросил он.

– Не знаю.

Кирилл не отводил взгляда. Юлька, тем временем, грызла ноготь мизинца, хотя на нём вовсе не было заусенцев.

– Так ты не знаешь?

– Кирилл, откуда я могу знать? Могу лишь предположить, что она разбила банку с вареньем каким-нибудь и запричитала от горя. Лучше скажи мне, как вы об этом узнали?

– Родственница Мартыновой из Мытищ сказала, что рано утром звонила ей поболтать, и та между делом упомянула об этих криках. Родственница – не старая и не пьющая.

– Ну, не знаю. Правда, Кирилл, не знаю. Я бы не стала долго этим морочиться.

– Ты считаешь нормальным, что человек, разбив какую-то банку, воет над нею, как над покойником?

– Да она училкой была! А у всех училок – проблемы с психикой. Вспомни сам, какие глаза у старых училок! В них уже нет ничего, кроме ледяной ненависти к детям. Кстати, примерно такой же взгляд у любой старухи на должности.

– Но она недолго была училкой. Всего лишь год. И ей было тридцать семь.

Юлька удивилась.

– Всего лишь год? Я не знала. А где она работала прежде?

– В ветеринарной клинике.

– Где?

– В ветклинике. Медсестрой. Ведь она по первому образованию была фельдшер. По окончании медучилища поступила в педагогический, а потом устроилась в ветлечебницу – там тогда неплохо платили. Через семь лет её выгнали за запои, и она вспомнила о своём дипломе преподавателя средней школы. Пошла работать туда. А дальше – ты знаешь.

– Дальше я знаю, – тихо, отрывисто, чуть ли не по слогам повторила Юлька и глубоко задумалась. Продолжая за ней следить, Кирилл клеил ухо к бурному разговору, происходившему за стеной. Слышно было плохо. Мешали птицы, опять просившие хлеба. Юлька им покрошила.

– Ты, кажется, собирался что-то рассказать про икону. Где она, кстати?

– Её после экспертизы…

Дверной звонок опять подал голос. Нож, которым игралась Юлька, выскользнул у неё из пальцев и упал на пол. Она стремительно спрыгнула с подоконника. Распахнув кухонную дверь, помчалась к наружной. Из комнаты в ту же сторону шла Маринка. Она была остановлена Юлькой за руку.

– Ты кого-нибудь ждёшь?

– Не жду никого. Но это, возможно, опять Тамарка с первого этажа. Как она достала!

– Открой, Маринка, открой! – взвизгнули за дверью, стуча по ней кулаками, – он схватил нож! Он меня зарежет!

– Вот дура, – с досадой проговорила Маринка и потянулась к замку, – опять со своим дураком наклюкалась!

Оттеснив её, Юлька сама открыла. Прямо к ней в руки ввалилась худенькая блондинка лет тридцати, в розовой пижаме и шлёпанцах. Она плакала. У неё под глазом рос и темнел фингал. Юлька моментально вручила её Маринке, всё же успев изрядно намокнуть.

– Тамарка, дура! – стала орать Маринка, схватив блондинку, как падающий мешок, – сколько раз тебе ещё повторять – вызывай милицию! Подержали бы его один раз полмесяца в обезьяннике – в человека бы превратился!

– Он полоумный! – выла блондинка, рукой размазав по уцелевшей части лица синие от туши и теней слёзы, – нашёл к кому ревновать! Ведь я же ему сказала, что она девочка! Вот придурок!

Дальнейшая её речь утонула в жалобном рёве, который слушать было немыслимо. Взяв орущую жертву мужского эгоцентризма за руку, кое-где подсинённую отпечатками богатырских пальцев, Маринка стала втаскивать её в комнату, из которой вышел Матвей. Кирилл также вышел, только из кухни.

– Она в какой квартире живёт? – спросила Маринку Юлька.

– В четвёртой.

– Кирилл, пойди разберись!