Холодная комната

– Работа ждёт. Так я вам здесь точно не помешаю?

– С ума сошла? Я здесь просто от скуки дохну! У этих двух поросят – столько важных дел, столько важных дел, что им не до ерунды вроде матери! Паразиты! Зря я к свекрови их не отправила! Хоть на пару недель могла бы смотаться в Грецию.

– А отец не даёт им выехать заграницу?

– Конечно, нет! Ведь я из-за алиментов всю его фирму ко дну пустила.

Маринка вытащила из сумки бутылку водки, коньяк, несколько пакетов с разными соками, торт, нарезку и много-много конфет. Накрыли на стол. Сожрав все конфеты, мальчики убежали к каким-то своим друзьям, которые звали их. Маринка и Машка, выпив по паре рюмок, вспомнили прошлое. Потом Машка стала рассказывать о своей работе, об алиментах, о сыновьях и о тёте Ире, которая умерла два года назад. Маринка больше молчала.

– Что тебе врач сказал? – пристала к ней Машка, – нужно будет ещё ложиться в больницу?

– Да нет, зачем?

– Бедняжка моя! Пережить такое! Я представляю! А как Матвей твой?

– Нормально. А что, беседка ещё цела?

– Которая сзади дома, в кустах? Цела. Туда пойти хочешь?

– Можно.

Сёстры взяли с собою коньяк и соки. Сад за долгие годы разросся невероятно. Груши и яблони стали высотой с дом. Две старые вишни кронами улеглись на крышу беседки. Смородина и крыжовник переплелись и образовали вокруг беседки кольцо, пройти сквозь которое можно было лишь в одном месте, да и то боком. Ближе к забору всё заросло крапивою.

– Наконец-то ты ко мне выбралась! – в сотый раз повторила Машка, вынув из-под скамеечки сигареты и закурив, – я так рада видеть тебя! Так рада!

– Я также рада, что у тебя всё неплохо, – отозвалась Маринка, достав свои сигареты, – ты знаешь, я не могла представить, что у тебя когда-нибудь будут дети.

– Да? Почему?

– Потому, что ты была шалбутная, как пацанёнок! Я думала, ты такой и останешься на всю жизнь. Так все, кстати, думали. Тётя Ира, помню, сказала, что у тебя вместо головы – телевизор «Темп». Пока по нему не стукнешь – не заработает!

– Она так говорила и про тебя. Да почти про всех! Одну только Аньку считала умной. Ты помнишь Аньку?

– Машка, меня в больнице не так усердно лечили, чтоб я забыла про Аньку. Она всё время вот тут сидела, на моём месте.

Выпили коньяку. В беседку запрыгнул кот – большой, рыжий, толстый. Косо взглянув на Машку и выжидательно – на Маринку, он потёрся плечом о ногу последней. Потом взобрался к ней на колени. Маринка стала гладить его.

– Соседский, – сказала Машка, – подумал, мы здесь что-то едим. Он, кстати, из того дома!

Взглянув туда, куда указала Машка, Маринка вдруг перестала гладить кота.

– Из Анькиного?

– Ну, да. Теперь там живут какие-то ставропольцы. Я их даже не знаю. Малоприятные.

– А давай к ним зайдём!

– Зачем?

– Ну, посмотрим, как там теперь всё стало. А заодно – познакомишься.

– Не хочу я с ними знакомиться, – отказалась Машка, – они меня задолбали и без знакомства. Свинячий ор стоит с утра до ночи! Вот уж скоро проснутся. Давай ещё посидим и пойдём на речку.

Раньше, чем коньяк был допит, Машкины слова подтвердились. Соседний сад огласился дикими криками, так как по нему стали бегать человек семь детей с чернявыми головами. Из дома им что-то взахлёб кричали отец и мать. Машка поднялась.

– Всё, пошли!

Кот с Маринки спрыгнул. Пошатываясь, кузины продрались с руганью сквозь крыжовник, и, обогнув по узкой тропинке среди кустов и овощных грядок дом, подошли к калитке. Открыть её они не сумели, и посему махнули через забор, одолеть который едва ли смог бы даже старший сын Машки. Путь к реке был даже в жару приятный и лёгкий – под гору. Пляж близ устья ручья, за Нижнею Кабановкою, представлял собой каменистый мыс. Справа от него шелестел осокой и камышом Лягушачий остров, а слева дыбился четырёхметровый обрыв, тянувшийся далеко. Под ним круговертил страшный сомовий омут.

Раздевшись, Машка с Маринкой полезли в реку. Они купались ровно одну секунду и вылезли почти трезвые, потому что вода была ледяная. По счастью, солнце в зените нагрело воздух до настоящей летней жары. Сёстры улеглись загорать на гладких камнях. Машка продолжала о чём-то пылко рассказывать. Но Маринка уже не слушала. Она думала о своём. Безмятежно, сонно шептались на ветерке плакучие ивы. В заводи бил хвостом по воде голавль, глуша мальков. Солнышко сквозь веки просачивалось в глаза янтарными пятнами.

– Задолбали строить, – ворчала Машка, – да ладно бы только строили, так ещё и заборов сраных повсюду нагородили! Там, где когда-то можно было пройти, теперь хрен пройдёшь. Если ты, к примеру, хочешь сходить на Святой колодец – делаешь крюк до конца деревни, а потом дуешь через поля, мимо Горюновки.

– Святой колодец? – напрягла память Маринка, – это ведь там, где когда-то была часовня, которая провалилась в землю?

– Ты в это веришь? – устало фыркнула Машка, – какого хрена часовне в землю проваливаться?

– Не знаю. Там лес, вообще, болотистый. Дед Силантий мне говорил, что Святой колодец он видел собственными глазами, когда в каком-то дремучем ельнике заблудился.