Холодная комната

Над столом кружил мотылёк. Прищурившись на него, Ребекка подняла шпагу, и – рубанула наискось, сверху вниз. Панночка от страху зажмурилась. Мотылёк, напротив, не испугался, так как клинок просвистел весьма далеко от него. Досталось ковшу, стоявшему на столе. Шпага рассекла его надвое. Повреждён был также и стол. Лиза усмехнулась. Ребекка же, как ни странно, была вполне удовлетворена своим результатом.

– Видишь, трезва!

– Значит, ты изменишь мне с чёртом?

– Нет, я буду ему изменять с тобой. А потом ограблю его до нитки, и мы с тобой поедем в Париж. Ой, ой! Не, не, не! Мне в Париж нельзя. У меня там – муж! Поедем в Мадрид. У меня там двое мужей, но они предпочтут меня не узнать. А если ко мне подошлют убийцу…

– Это всё мне не нравится, – перебила панночка.

– Да не бойся! Я никогда не брошу тебя. Сказала – не брошу, значит – не брошу! Мне с тобой хорошо. Но мне должно быть и плохо. Ты понимаешь, о чём я тебе толкую?

– Мне наплевать! – закричала панночка, – наплевать! Иди хоть к быку!

Ребекка подняла бровки.

– Думаешь, побоюсь? Думаешь, шучу? А я не боюсь ни смерти, ни пекла! Могу пойти даже к ним… ну, к этим, которые с вилами меня звали! Пошли туда?

С этими словами Ребекка встала. Её качнуло. Она швырнула шпагу на лавку.

– Могу без шпаги пойти! Ты идёшь со мной? Или будешь здесь поросячьи кости сосать?

– Угомонись, дура!

– Ну, я одна!

Они вышли вместе. Звёзды качались перед глазами у них, как пьяные, а луна катилась по небу, как колесо телеги. С полдороги Ребекка вернулась за своей скрипкою, да забыла, зачем вернулась. Решила, что, видимо, за иконой. Сняв её со стены, вновь двинулась в путь. Панночка ждала её у колодца. Она кричала в него, громко хохоча над собственным эхом. К полуночи добрели они до людской.

Там поминки всё ещё продолжались, хоть большинство участников разошлось. Микитка, перебирая струны бандуры, тянул тоскливую песню. Обе борзые лежали у его ног и спали. Три бабы плакали, подперев руками пухлые щёки. Слёзы текли и из глаз Явтуха. Дорош, Спирид, утешитель и хлопцы ели. Увидав панночку и Ребекку, вошедших с невероятным шумом, Микитка смолк. Борзые проснулись и убрались под лавку. Евшие замерли, раскрыв рты, набитые всякой всячиной, а у плакавших слёзы тотчас куда-то делись. Первым опомнился утешитель.

– Ах, Боже ж мой, боже ж мой, – пробормотал он и качнул усами. Отдав икону какой-то бабе, панночка и Ребекка сели за стол и начали подкрепляться, так как дорога их истощила. Кто-то ругнулся, но утешитель его заверил, что на всё – божья воля.

– Точно, старик, – сказала Ребекка, наливая горилку себе и панночке, – божья воля – даже на то, чтоб я вышла замуж за чёрта и всех вас тут уничтожила!

– Я возьму тебя в жёны, я! – запротестовал Дорош, к которому ясность разума возвращалась всегда с неслыханной быстротою, – а если чёрт мне в том помешает, то я ему срублю голову своей саблей!

И в подтверждение своих слов казак схватил кочергу, так как его сабля осталась дома. Ребекка дерзко расхохоталась.

– Старый дурак! Чёрт тебя мизинцем раздавит!

– А я его застрелю, – прогудел Дорош, – у меня – ружьё! И два пистолета! Татар стрелял, ляхов стрелял, турок – значит, и в чёрта не промахнусь! По-твоему, чёрт увёртливее татарина?

– Полно, полно, Дорош, – опять занялся ремеслом своим утешитель, – зачем ты Бога гневишь? У тебя есть жинка. На кой вторая тебе нужна? Ты уж весь седой!

Дорош не нашёлся сразу, что возразить, но на всякий случай заткнул кочергу за пояс и опять начал есть холодец. Тем временем, бабы что-то наперебой говорили панночке, отбирая у неё штоф, а она вопила:

– Не сметь! Я – одна, одна у сотника дочь, и всё здесь – моё!

– И моё, моё! – вопила Ребекка, – я – жена чёрта!

Отчаявшись успокоить панночку, бабы выгнали хлопцев, чтоб не случилось греха. Микитку оставили, так как знали, что он – дурак во всём, кроме музыки и собак. Утешитель также вскоре покинул трапезную, напомнив всем напоследок, что на всё – божья воля. К моменту его ухода панночка возлежала на середине стола, сложив руки, и говорила, что умерла она, а вовсе и не Маришка, и чтоб ей дали свечу. Остальные пили, слушая жаркий спор Ребекки с Дорошем. Дорош твердил, что у чёрта жён быть не может, жидовка брешет. Ребекка же, стуча по столу кулаком, орала, что вот когда у его, Дороша, жены родится дитё с рогами, станет понятно, кто из них прав. Этот спор был прерван попом, внезапно явившимся. Увидав его, Ребекка поспешно вынула кочергу из-за кушака у Дороша. Однако, поп был настроен миролюбиво. Лишь обругав Ребекку матерной бранью, он выпил штоф, благословил панночку, взял у бабы горшок с галушками и убрался. Тотчас после его ухода заговорил Явтух. Он сказал:

– Может быть жена и у чёрта. Но на жидовке чёрт не женится никогда. Разве он дурак – губить свою душу!

– А ты когда-нибудь видел чёрта, дядька Явтух? – спросила одна из баб, самая молоденькая. Явтух отвечал, пригладив усы:

– Как не видеть, видел! Самый обыкновенный казак. Вот только глаза – чёрные-пречёрные, да нос длинный. Ещё длиннее, чем у этой жидовки!