Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Мережковский умер в декабре сорок первого. Зинаида опубликовала поэму. В рай она поместила лишь усопшего да их собачку, которая скончалась незадолго до этого траурного события и которую принес туда Дмитрию Сергеевичу «сам Христос»:

…Да это ведь она,

Собачка Булька, милая моя!

Но для Бунина Мережковский умер гораздо раньше: в тот день, когда он узнал о выступлении Дмитрия Сергеевича по немецкому радио, о его призывах «освободить Россию».

Однажды на «Жаннет» зашла речь о личных дневниках, Иван Алексеевич саркастически улыбнулся:

— Вот помрет Зинаида Николаевна, и, если тогда еще будет существовать книгопечатание, издадут ее дневники. В них будет вдоволь рассуждений о всяких встречах и беседах — непременно на «серьезные темы», при том все будет описываться с ехидством, с подковыркой… А ума, как у настоящей символистки, ни на грош!

Многое тайное со временем делается явным. У нас есть любопытная возможность заглянуть в дневниковые заметки Гиппиус, на протяжении долгих лет являвшуюся одним из вождей декадентов и символистов, претендовавшую на роль «пророчицы» (определение Бунина).

Итак, дневник Гиппиус за 1940 год:

«6 мая. Солнечно до вечера. Массу денег истратили на мыло, эликсиры и т. д. Володя (Злобин. — В. Л.) как сумасшедший — каждый день на свое тратит от 20 до 40 франков. Невменяем. Я даже его боюсь.

7 мая. Голова распухла от В. Н. Буниной, которая целый вечер болтала мне в глухие уши.

Сначала было темно, потом чудесная погода. Гуляли немного.

8 мая. Были у пруда. Солнечно, но свежий ветер. Очень скверно с войной. А у нас — с деньгами. Но не в том дело.

9 мая. Невообразимая буча в английском парламенте. Чемберлен, кажется, уйдет — но Ллойд-Джордж и того хуже, — о, гораздо хуже! Или Черчилль. День так себе, тепло; к вечеру мгновенный дождь…»

И так далее, изо дня в день — в основном про погоду и «несносных людей», которые тратят деньги и несут чушь[73].

Но вот фашисты напали на Францию. Престарелая поэтесса, почти полностью оглохшая, проклинает «бесноватого» Гитлера и «одержимого» Муссолини (дневниковая запись 10 мая 1940 года). Почитаем эти странички, заполненные мелкими кудряшками довольно-таки разборчивого почерка:

10 мая. «И совершаются пророчества»… Бесноватый полез на Люксембург, Голландию и Бельгию! В это время бомбардирует французские города… Ночью — алерт. Я целую ночь кошмарила. Весь мир в возбуждении. Муссолини — одержимый. Как он может…

11 мая. Каждую ночь алерты (которые я не слышу). Бои идут тотальные. Чемберлен ушел, вместо него — Черчилль. Нарастающий ужас… «Нет правды на земле».

12 мая. Мы еще не ложились спать — и вот сирена. Все еще гудит. Налетают, значит. Сидим, пока не кончилось… Днем — Тэффи, оба Бунины…[74]

21 мая. Бои, бои… Но ход немцев не уменьшается, прут как нечеловеческая волна. У Володи (Злобина. — В. Л.) безумие — уезжать в Биарриц! Куда??!! Два раза был Керенский. Он вял. Мечтает уехать в Америку…

28 мая. Измена бельгийского короля. Подробности не нужны, это не забудется…

29 мая. Бельгийский король уехал под покровительство немцев. Фронт совершенно обнажился. Все делается опасным.

30 мая. Италия — мне за нее сердечно больно — накануне (в воскресенье) своего позорного выступления (на стороне немцев. — В. Л.)…

1 июля…Французы хорошо дерутся и духа не потеряли, несмотря ни на что! Но… без надежд!

3 июля. Первая бомбардировка Парижа. Сирена… Потом выстрелы, взрывы, из окна кухни — клубы дыма…»

Злобин все-таки настоял на своем: 5 июля Мережковские отправились на берег Гасконского залива в курортное местечко Биарриц, где дети лечили рахит, а дамы — женские болезни. Было серо и холодно. Гиппиус продолжала свои записи:

«9 июля… Война — один ужас. Французы одни и едва сдерживают наступление на Париж.

10 июля. Муссолини выступил! Вместе с Германией. Нож в спину Франции. Нет, какой ужас! Кончена Франция.

…13 июля. Париж будет сдан. Я почти не живу от тяжелого ужаса».

Запись 14 июля закапана чернилами: «Даже писать уже нельзя — перо не хочет. Завтра (как обещал Гитлер давно) они входят в Париж, который не защищен.

15 июля. Неужели? Да, Франция просит пощады. Петен объявился…

22 июля. Толпы, толпы беженцев. Магазины закрыты. Предложения Франции перемирия (похабного) еще не приняты, хотя посланы. Я едва живу от тяжести происходящего. Париж, занятый немцами… Неужели я это пишу?»

День 25 июля, когда Гиппиус узнала о подписании «позорного перемирия», она обвела траурной рамкой. На третий день немцы оккупировали Биарриц. Зинаида Николаевна с ненавистью взирает на «этих дьяволов». 28 июля она с гневом начертала: «О, какой кошмар! Покрытые черной копотью, выскочили из ада в неистовом количестве, с грохотом в таких же черных закоптелых машинах. Почти нельзя вынести.

29 июля. Черных роботов все больше, и все они омерзительные.

И, явно напрягая свои художнические возможности, Гиппиус изобразила «омерзительного черного робота», пояснив, что у оккупантов «крошечная головка, лицо у всех одно» (1 августа).