Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

— То, что сейчас скажу вам, не подлежит разглашению. Нынче в различных европейских государствах идет подготовительная работа по созданию национальных лиг русских эмигрантов. Ваша кандидатура одобрена — вы возглавите самую представительную лигу, французскую. Днями будет утверждена программа. Вы ее скоро получите. Солидное вознаграждение будет выплачиваться помесячно.

Бунин не верил своим ушам. Ему предлагали, по сути дела, поприще политического деятеля. К подобного рода занятиям он испытывал искреннее отвращение, как, впрочем, и ко всем политиканам, в которых видел всего лишь авантюристов. Но солидное вознаграждение…

«Эх, чего тут голову ломать, — сказал он сам себе. — Все равно из этой аферы, как из сотен других, ничего не получится!»

И писатель оказался прав: прожект этот лопнул, программы никакой Бунин не получил. Но любопытно его признание: «Уехать в Россию!» (Вера Николаевна добросовестно занесла его в свой дневник).

На первых порах этих самых прожектеров развелось действительно великое множество. В специальных брошюрках, в кафе, по темным углам разрабатывались «верные» способы свержения власти Советов. Но даже самые непримиримые контрреволюционеры, продолжая осыпать проклятиями большевиков, все чаще начинали признавать истину: новая власть держится прочно.

Барон Николай Врангель, папаша небезызвестного генерал-лейтенанта Петра Врангеля, в своих «Воспоминаниях», изданных в Берлине, писал: «Прощай, Родина! Теперь беженцами скитаемся мы по чужбине. Серо, однообразно, бесполезно тянутся дни за днями. Глядим на гибель Родины, с горестью смотрим, как зарубежная Русь грызется между собою не для блага России, а за будущую, более чем гадательную власть.

Жизнь окончена. Впереди одна смерть-избавительница.

Остается подвести итоги.

России больше нет. Миллионы людей убиты, миллионы умерли от голода, миллионы скитаются на чужбине. Жизнь заглохла. Поля зарастают бурьяном, фабрики не работают, поезда не ходят, города вымирают, на улицах столицы растет трава.

Недавняя житница Европы уже не в силах прокормить себя…

А в активе?

В активе общественные силы — все те же, слишком — увы! — знакомые лица, алчущие сыграть роль, на которую они не способны.

Заветы революции? Какие? «Грабь награбленное»? «Смерть буржуям»? «Диктатура пролетариата»?

Чтобы определить ценность заветов, нужно предварительно сговориться, в чем именно они заключаются.

Остатки русской армии? Хранители русской чести? Одними забытые, другими оплеванные!

Или легенда, красивый миф о богатыре Илье Муромце, который после вековой спячки воспрянет и будет творить чудеса?

Увы! С таким активом едва ли Россию восстановить.

Правда, остается еще одно — долг чести бывших союзников. Но сведущие люди утверждают, что в наше время долги чести платят лишь чудаки с устарелыми взглядами, а не просвещенные нации.

А, тем не менее — вопреки очевидности, вопреки здравому смыслу — верую… Россия будет!»

Да, жизнь на чужбине Бунину казалась постылой и конченой.

Заграничный быт, расчетливый и скуповатый, лишенный любезного сердцу российского размаха, сушил душу. Дни тянулись до противного однообразно и уныло. Он вспоминал Россию, и ему хотелось плакать, как плачут о навсегда ушедшем любимом человеке.

Разнообразие в жизнь вносили встречи с «собратьями»: энергичным и полным планов Толстым, проклинавшим «Европы» Куприным, вечно влюблявшимся в молодых девиц Бальмонтом, маститым и самоуверенным Мережковским и его супругой, подвижной и ядовитой Зинаидой Гиппиус, сыпавшей остроумными шутками Надеждой Тэффи.

Весьма по сердцу пришелся Бунину его новый знакомый — химик по профессии Марк Ландау, с пылкой восторженностью относившийся к знаменитому писателю. Еще в России он издал две книги — поэтический сборник и литературоведческий труд. Бунин их не читал. Но теперь, по просьбе Ландау, ознакомился с рукописью его романа и приятно удивился:

— Батенька, да у вас настоящий талант. Истинно говорю — золото без лигатуры!

Бунин оказался провидцем. За свою жизнь бывший химик выпустил множество исторических романов, которые были переведены на многие языки и принесли их автору громкую известность. Печатал он их под псевдонимом Алданов (мы тоже будем его так звать).

Сестра Алданова — Любовь Александровна Полонская и ее муж Яков Борисович, в прошлом присяжный поверенный в Киеве, а теперь приказчик в книжном магазине Я. Поволоцкого на рю Бонапарт, устроили у себя литературный салон. Именно здесь Бунин прочитал свое первое стихотворение, написанное в эмиграции:

ИЗГНАНИЕ

Темнеют, свищут сумерки в пустыне.
Поля и океан…

Кто утолит в пустыне, на чужбине

Боль крестных ран?

Гляжу вперед на черное распятье

Среди дорог —

И простирает скорбные объятья

Почивший бог.