Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

«Обыски у русских. В Париже, по распоряжению властей, снова произведен ряд обысков у русских финансовых и общественных деятелей. Изъяты все документы и письма на русском языке».

«В Черном море на пути в Малую Азию погибли 14 пароходов с русскими».

«Необходимость спасти себя от голодной смерти заставила многих интеллигентов приняться за изучение какого-либо ремесла. На практике самым легким ремеслом оказалось сапожное. Многие бывшие инженеры, бухгалтера, учителя поступили подмастерьями к сапожникам».

«В Париж из Лондона прибыл генерал Юденич».

«Фирма Бриль и Гершман открыла бюро по покупке бриллиантов, жемчугов и цветных драгоценных камней».

«Беженский аукцион. В Голубом зале русского посольства в Константинополе, где некогда происходили торжественные приемы послов, на днях происходил аукцион драгоценностей и других вещей, принадлежащих русским беженцам».

«Лиц, знающих о судьбе капитана А. И. Иванова, адъютанта 4-й артиллерийской дивизии добровольческой армии, просят сообщить его жене по адресу…»

«Преследование русских в Болгарии. В ночь с 22 на 23 июня почти все находящиеся в Софии русские были вытащены из кроватей, под вооруженным караулом отведены в участок, где их продержали до утра. Не были пощажены ни больные, ни лица с высоким общественным положением, как, к примеру, профессор Кондаков, ученый с мировой известностью…»

«Визы, каюты и валюты. «Не пожелай себе визы ближнего твоего, ни каюты его, ни валюты его». Так гласит ново-беженская заповедь, ибо слишком много скорби и в визе, и в каюте, и в валюте нашей.

…Бьется человек, старается и права все имеет на какой-нибудь въезд — а визы не получает. И почему — неизвестно.

…Почему выезд из Франции так же затруднен, как въезд в нее?

Я понимаю: Франция очень любит нас, и расстаться ей с нами тяжело. Потому она всячески затрудняет наш выезд, так сказать, отговаривает нас. Это очень любезно. Хозяева так и должны.

…Начинаем хлопотать.

Этот удивительный глагол существует только на русском языке, хлопочут только русские. Иностранец даже не понимает, что это за слово…» Н. Тэффи (25 июля).

«Несладко живется русскому эмигранту на чужбине. Изнеможденные, голодные, больные, без денег, без возможности найти работу, без права выбирать местожительство по своему усмотрению, — русские беженцы производят жалкое гнетущее впечатление.

Комиссионные магазины завалены их вещами. Вы увидите здесь на полках все, вплоть до обручальных колец и нательных образков. Продажа таких вещей указывает на голод в буквальном смысле этого слова.

Кроме этой ужасающей нищеты, русский беженец переживает всяческие унижения и оскорбления. Даже женщины не избавлены от них…» (30 июля).

«Литературно-музыкальный вечер памяти Л. Н. Толстого при участии академика И. А. Бунина, А. И. Куприна и графа А. Н. Толстого. Билеты от 30 до 3 франков продаются в книжном магазине Поволоцкого, 13, ул. Бонапарта» (31 декабря).

* * *

Только горячей любовью к Л. Н. Толстому можно объяснить согласие Бунина участвовать в вечере. В декабре у Ивана Алексеевича обострилась старая болезнь, которую он называл «профессиональной» — той, которой болеют чаще всего те, кто ведет сидячий образ жизни. Кроме того, второго декабря у него был сильный сердечный приступ. Организм, бывший когда-то могучим и которому, казалось, износа не будет, резко сдал.

Навестить больного приходили супруги Мережковские, Тэффи, часто бывали А. Н. Толстой и А. И. Куприн.

Бунин пребывал в мрачном настроении. Вера Николаевна записывала в дневник: «1 января/19 декабря… За четверть часа до «басурманского» Нового года я заснула. В 12 часов пришло все семейство Куприных с шампанским. Потом пришел Кузьмин-Караваев…»

2 января. «Ян проснулся поздно. Настроение у него тяжелое. Он сказал: «Вот поправился, а зачем — неизвестно. Хуже жизни никогда не было…»

5 января в Париж приехал лидер эсеров, бывший министр земледелия во Временном правительстве В. М. Чернов. Отлично образованный, благородной наружности, приятный в обращении, Виктор Михайлович производил на людей хорошее впечатление. Но только не на Бунина.

В доме Авксентьева царило оживление. Эсеры отмечали прибытие своего лидера.

— Они, кажется, вполне уверились, — усмехнулся Иван Алексеевич, — что вновь их времечко настает, что будут царствовать. Нет! Большевички-то хвост им намяли…

На следующий день был обычный сбор — к Буниным пришли гости, в том числе Толстые и Куприн.

— Петра Первого вы не так написали, как следовало, — наседал Александр Иванович на Толстого. — Ваш Петр не убеждает читателя. Петр — это глыба, цельный характер, а у вас…

К счастью, в этот момент вошел Иван Алексеевич. В руках у него была книга.

— Вот послушайте, — сказал он. — Читаю «Былое и думы», уже в который раз. И всякий раз обнаруживаю что-то любопытное. Герцен рассказывает, как Гегель сказал привратнице: «Скверная погода!» Та ему в ответ: «Славу богу, что такая-то есть, хуже было бы, если бы не было никакой». Герцен находит, что это мещанская психология. А ведь это сама мудрость!