Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

— В иные, более счастливые дни, когда у нас была родина и был дом, я уже тогда страшился за судьбу России. И как же поносила меня критика и «передовая, с прогрессивными взглядами» интеллигенция за то, что я будто бы изображаю мужика в черных красках… Все хорошее, что я писал о деревне, почему-то не замечали. Но вот пришла революция, и все эти критики закусили языки, а мне теперь нет нужды оправдываться.

Он перевел дыхание и твердо произнес:

— И вот я, автор «Деревни», разруганной этими самыми критиками, скажу: пусть уж лучше сам русский мужик разберется в своих делах, чем иностранные паны станут наводить порядок в нашем доме. Я предпочел бы сгинуть на чужбине, нежели возвращаться в Россию с помощью поляков или англичан. Меня отец наставлял: «Люби свое корыто, даже если оно разбито!» Мережковский резко поднялся. Он холодно посмотрел голубыми, навыкате глазами на Ивана Алексеевича и отчеканил:

— Простите, но это точка зрения провинциала, взявшегося судить о глобальных проблемах. Нет плохих средств, если они ведут к желанной цели. Даже возлюбленный вами Толстой утверждал: чем развитее человек духовно, тем он больше космополит. Мы не имеем права замыкаться в узких национальных рамках.

Дмитрий Сергеевич торжественно удалился, восхищаясь собственными красноречием и находчивостью. Бунин грустно покачал головой:

— Умница — как попова курица!

* * *

Выписки из дневника Бунина:

17 апреля 1921 года. «Читаю Соловьева — т. VI…Беспрерывная крамола, притязание на власть бояр и еще неконченных удельных князей, обманное «целование креста», бегство в Литву, в Крым, чтобы поднять врагов на Москву, ненасытное честолюбие, притворное раскаяние («бью тебе челом, холоп твой») и опять обман, взаимные укоры (хотя слова все-таки были не нынешние: «хочешь оставить благословение отца своего, гробы родительские, святое отечество…»), походы друг на друга, беспрерывное сожжение городов, разорение их, «опустошение дотла» — вечные слова русской истории! — и пожары, пожары…»

И далее: «Была Гиппиус. О Савинкове: читал доклад о своей деятельности у Чайковского — грубое хвастовство — «я организовал 88 пунктов восстаний, в известной момент они все разом ударят»…Парижской интеллигенции грозил: «Мы вам покажем, болтунам!» С языка не сходит «мужик» — «все через него и для него», «народ не хочет генералов».

Я сказал Гиппиус: что же этот народ за ним не пошел, — ведь он не генерал? Что значит «организовал»? Ведь тут легко что угодно врать! А насчет «мужика» совсем другое говорил он мне прошлым летом! — «Пора Михрютку в ежовые рукавицы взять!»

«21 апреля… Герцен все повторял, что Россия еще не жила и потому у нее все в будущем и от нее свет миру. Отсюда и все эти Блоки!»

Пишущая братия решила создать свой союз. Инициатором этого дела стал Павел Николаевич Милюков (уже редактор «Последних новостей»). Дали объявления в газетах, разослали — наиболее достойным! — персональные приглашения. Получил его и Иван Алексеевич.

— Какой союз? С кем и для чего? — спрашивал он Веру Николаевну, которая настаивала, чтобы он пришел на организационное собрание. — Опять болтать будут о высоких целях эмиграции, а потом пойдут водку пить. Уж лучше бы со второго сразу начинали.

И, конечно, никуда не пошел.

В тот же вечер к нему пришел Тихон Иванович Полнер, журналист, который оставит о себе память в русской литературе талантливой книгой — «Лев Толстой и его жена. История одной любви». Она выйдет в издательстве «Современные записки» в 1928 году.

Тихон Иванович заговорил с порога:

— Поздравляю, дорогой Иван Алексеевич! Вас выбрали заместителем председателя Союза писателей и журналистов…

— То есть?!

— Председатель Милюков, вы его заместитель. За вас проголосовали. И программу приняли.

— Приняли?

— Приняли. Да вот у меня черновой экземпляр. Прочитать?

— Что ж! Товарищ председателя должен знать программу. Вера! — крикнул Бунин. — Наладь нам, пожалуйста, чаек.

Полнер, не торопясь, делая логические ударения, зачитывал программу. В ней было о «необходимости продолжать культурную миссию за пределами отечества», «высоко нести знамя русской литературы», о «святой борьбе с большевизмом…».

— Спасибо, Тихон Иванович, — Бунин поднял руку. — Я вижу, писатели и журналисты решили создать новую партию, а я человек сугубо индивидуальный, ни в какие партии не гожусь. Не то что с большевиками бороться, даже «знамя высоко» не понесу — мой геморрой не позволит совершить сей подвиг. Так что, простите, продолжать «культурную миссию» буду в одиночестве.

24 апреля «Последние новости» опубликовали на третьей полосе «Письмо в редакцию»: «В прошлом заседании Правления Союза русских литераторов и журналистов в Париже я избран товарищем председателя Союза. Я не был в этом заседании и потому не мог своевременно отклонить от себя эту честь. Теперь, узнав о своем избрании из газет, прошу вас дать место моему заявлению, что я не могу принять этого избрания и вообще отказываюсь от всякого участия в работах Правления за недостатком времени. Ив. Бунин».

Вера Николаевна стала укорять мужа: