Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

«Ресторан «Тройка». Ежедневно с 12 часов ночи хор московских цыган. Кочевые таборные песни и пляски. Любимые песни старой Москвы и Петербурга. При участии любимцев публики Юрия Морфеси, Дмитрия Полякова и Галины Мерхоленко».

«Как сообщают нам из Берлина, Русское общественное собрание устраивает торжественное заседание, посвещенное незабвенной памяти императора Александра II. При стечении многочисленной публики отслужена панихида по Александре III».

Из дневников Бунина: «10 марта. По газетам судя, что-то все-таки идет, но не радуюсь, равнодушие, недоверие… Американский Красный Крест получил депешу (вчера днем), что «Петроград пал». Это главное известие…

Вчера до 2-х дочитал «14 декабря». Взволновался, изменилось отношение к таланту Мережковского, хотя, думаю, это не он, а тема такая…»

На следующий день Иван Алексеевич пришел на собрание Правления Союза русских журналистов. «…В общем, все уже совсем уверены: «Начало конца». Я сомневался.

Вчерашний день не принес ничего нового. Нигде нельзя было добиться толку даже насчет Красной Горки — чья она?..

Нынче проснулся, чувствуя себя особенно трезвым к Кронштадту. Что пока в самом деле случилось? Да и лозунг их: «Да здравствуют Советы!» Вот тебе и парижское торжество, — говорили, будто там кричали: «Да здравствует Учредительное собрание!»

Нынче «Новости» опять — третий номер подряд — яростно рвут «претендентов на власть», монархистов. Делят, сукины дети, «еще не убитого медведя»…

«15 марта… Савинков в «Свободе» все распинается, что он республиканец. А далеко не демократически говорил он, когда мы сидели с ним по вечерам прошлой весной, перед его отъездом в Польшу!»

…Тем временем «мелкобуржуазная анархическая стихия», по определению В. И. Ленина, продолжала бушевать — в руках 27 тысяч мятежных матросов и солдат осталась главная база Балтийского флота — ключ к Петрограду. В их распоряжении оказались свыше ста пулеметов, до 140 орудий береговой обороны, два линкора и другие боевые корабли.

Им удалось отбить наступление трехтысячной Красной Армии. В Петрограде еще второго марта было введено осадное положение. Обстановка действительно стала напряженной.

В эти дни в Москве проходил X съезд партии. Он направил к месту событий около трехсот делегатов, губкомы мобилизовали сотни ответственных работников. В ночь на 17 марта советские войска двинулись по льду Финского залива в наступление на Кронштадт. К утру 18 марта мятежники были разбиты…

Бунин вскоре после этих событий выписывал (без комментариев) в дневник из «Капитанской дочки»: «Полудикие народы… их поминутные возмущения, непривычка к законам и гражданской жизни, легкомыслие и жестокость…»

«Молодой человек! Если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких нравственных потрясений…»

«Те, которые замышляют у нас переворот, или молоды, или не знают нашего народа, или уже люди жестокосердные, которым и своя шейка — копейка и чужая головушка — полушка…»

К Бунину зашел Мережковский.

— У меня вчера был Савинков. Он убежден, что осенью большевикам конец, — сказал Дмитрий Сергеевич. — Я знаю, что вы плохо относитесь к Борису Викторовичу. Но вы не можете отрицать его трезвого взгляда на жизнь.

Бунин, не выдержав, расхохотался:

— Борода с воз, а в голове — навоз!

— Зря смеетесь, — строгим тоном наставительно заметил Мережковский. — Эти конфиденциальные сведения идут от самого Пилсудского. А уж он-то осведомлен о русских делах как никто другой…

Бунин покачал головой:

— «Эх, дорогой Дмитрий Сергеевич, эти сказки мы много раз слыхали. И не дай бог, если власть в России возьмут пилсудские или Савинковы. Они России не знают, не то что народ, они просто окружающих людей не любят. Ради «прогресса» загубят сотни тысяч людей, и в ус не подуют! Что им чужие жизни — тьфу! Главное — свою личность выставить. Прославиться, просиять. Вот это и двигает ими, ради этого они убивают, а вовсе не на благо «человечества».

Все они — свидригайловы, нарушающие нравственные и человеческие законы не для идеи, а для собственной радости.

Мережковский помолчал, тяжело вздохнул и сказал обычную в спорах с Буниным фразу:

— Это в вас Лев Николаевич говорит! — намекая на юношеский интерес Бунина, который когда-то крепко увлекался «толстовством»: удручал себя бондарным ремеслом, набивая обручи на бочки, и торговал в Полтаве книжной продукцией издательства «Посредник» и даже за нарушение «правил торговли» был приговорен к трем месяцам тюрьмы. (Отсидеть не пришлось: в 1894 году по случаю восшествия на российский престол Николай II объявил преступникам помилование. Бунин амнистией был опечален: так хотелось пострадать «за учителя»!) Страсть «опрощения» давно миновала. Но на всю оставшуюся жизнь сохранился восторг гением Толстого.