Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Общественная деятельность, журнал («Вестник воспитания». — В. Л.), газетная работа — все это было как бы служение долгу, но тяга душевная у него была к литературе. Я думаю, что мало найдется русских, кто бы так хорошо знал всю русскую литературу… Он обладал необыкновенно правильным литературным чутьем. Сам никогда ничего не писавший из художественных вещей, он превосходно разбирался во всех вопросах, касавшихся сферы этого творчества. Это свойство его ценили и понимали все знавшие его писатели, а потому он был бессменным председателем «Старой Среды»[2], так же и председателем «Молодой Среды». Был он и председателем вторичной комиссии в Литературно-Художественпом кружке, а в последние годы он был одним из редакторов в «Книгоиздательстве писателей в Москве».

В нем было редкое сочетание пессимистически настроенного ума с необыкновенно жизнерадостной натурой. Он был добр, умел возбуждать к себе добрые чувства людей. К нему шли за советом, за помощью, с просьбой выручить из беды… В практической жизни он был до странности беспомощен… Он стал редактировать вместе с… Михайловым педагогический журнал, потому что ему было вместе с жалованием предложена квартира с отоплением, освещением, и полный пансион…»

Грустную весть удалось скрывать от Ивана Алексеевича долго — он узнал о ней лишь 20 декабря, прочитав в газете некролог. Прочел и подумал: кто такой Юл. Бунин? Наконец, понял то, чего так боялся…

Сильно вскрикнул. Стал ходить по комнате и говорить: «Зачем уехал, если бы я там был, то спас бы его».

…Он говорит, что не хочет знать подробностей. Он сразу же похудел. Дома сидеть не может. Побежал к Ландау (Алданову. — В. Л.). Я его не оставляю. Старается все говорить о постороннем. Разнеслось. Заходили Мережковские. Зинаида Николаевна была очень нежна. Ян очень растерян… Он говорил вечером, что вся его жизнь кончилась: ни писать, ни вообще что-либо делать он уже не будет в состоянии». (Из дневника Веры Николаевны от 20 декабря.)

— Если бы верить в личное бессмертие, то насколько было бы легче, — горестно произносил Иван Алексеевич. — А так, просто невыносимо… Все время вспоминается наша прежняя жизнь — Юлий, брат Евгений… Я мучаюсь страшно, все время представляя себе, как он в последний раз лег на постель, знал ли он, что это последний раз? Что он был жалок, что умирал среди лишений. А затем — тяжело, что с ним ушла вся прежняя жизнь. Он вывел меня в жизнь, и теперь мне кажется, что это все-таки ошибка, что он жив…

В первый день нового, 1922 года Бунин записал в дневник: «Со страхом начал эти записи. Все страх своей непрочности. Проживешь ли этот год?

Новый год встречали у Ландау.

Да, вот мы и освободились от всего — от родины, дома, имущества… Как нельзя более идет это нам и мне в частности!»

Страшный год остался позади. Впереди был мрак неизвестности.

ГЛАВА XI

Каждый новый год встречали с радужными надеждами на возвращение: генералы на белом коне — каждый, и непременно — лихим галопом; обыватели — по железной дороге в вагонах первого, второго и третьего классов. Впрочем, многие были готовы идти хоть по шпалам — лишь бы достичь родимых пределов.

Дело оставалось, как уверяли генералы, «за пустяком» — за свержением большевиков.

Генерал Врангель был принят королем сербским Александром. В двухчасовой аудиенции, блестя обширной лысиной и нагоняя на умное красивое лицо решительное выражение, Врангель заверил монарха, что все части бывшей русской армии, рассеянные по различным странам, сохранили свою военную организацию и с нетерпением ожидают того дня, когда смогут вновь посвятить свои силы освобождению России. Эвакуированная из Крыма армия насчитывает 50 000 человек и в настоящее время дислоцирована в Сербии, Болгарии, Чехословакии, Греции и Польше.

Короновался на царство и вступил на осиротевший российский престол великий князь Кирилл Владимирович, всенародно объявивший себя Императором всея Руси.

В фешенебельной гостинице «Мажестик» на авеню Клебер состоялся при громадном стечении делегатов и заинтересованных лиц Зарубежный съезд, на котором горячо обсуждались вопросы дележа богатств родного отечества. Съезд проходил на шальные деньги промышленника А. О. Гукасова.

Еще он развлекался тем, что издавал орган национальной мысли — газету «Возрождение». Почти все ее сотрудники принадлежали к «правой» масонской ложе (Гранд Лож).

Страсть к съездам была патологической. В Берлине прошел русский монархический съезд. Согрешил словом граф С. С. Ольденбург, заверивший почтенных депутатов, что «час возвращения пробил». Выходившая в Берлине ежедневная газета «Руль», которой правил редактор-кадет Иосиф Гессен, публиковала со съезда обширные отчеты.

Мажорное настроение редактора было вскоре испорчено тем, что «во французской палате депутатов впервые открыто и определенно заговорили сторонники соглашения с Советским правительством». Редактор призвал:

— Непримиримость к губителям России!