Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Все мысль: «А я вот пропадаю, ничего не делаю». И потом: «А зачем? Все равно — смерть всех любимых и одиночество великое — и моя смерть!» Каждый день по 100 раз мысль вроде такой: «Вот я написал 3 новых рассказа, но теперь Юлий уже никогда не узнает их — он, знавший всегда каждую мою новую строчку, начиная с самых первых озерских!» (23 января).

Смысл существования ускользал как золотой песок между пальцев.

* * *

Почет уживался рядом с оскорбительным равнодушием, ощущение таланта и собственной значимости — с унизительной бедностью.

Издательства Берлина, Праги, Парижа обращались с просьбой дать им новые произведения. За неимением таковых, печатали старые, но и платили, правда, гроши. Раймон Пуанкаре, президент Франции с 1913 по январь 1920 года, нанес Бунину визит. Бласко Ибаньес выражал восхищение бунинским талантом. Когда Иван Алексеевич появлялся в публичном месте — на литературном вечере, в театре или русском ресторане, незнакомые люди шептались: «Бунин, Бунин..!» Марсель Прево заявил журналистам, что превыше других русских писателей ценит «Толстого, Достоевского и Бунина».

И тут же, рядом с этим — высокомерное отношение иностранцев «к бедным русским», игнорирование их. Бунин воспринимает это как личное оскорбление. 18 января с некоторыми другими русскими литераторами, он приглашен на «мольеровский банкет». Все, кроме русских, явились во фраках, с белыми гвоздиками в петлицах, блестя откормленными, сытыми лицами.

«Только мы нет (не во фраках. — В. Л.), хуже всех. Речь Мережковского была лучше всех других, но не к месту серьезна. И плохо слушали, — что им мы, несчастные русские!» — с горечью отметил Бунин в дневнике.

Двумя днями раньше и вовсе произошел конфуз. На литературном завтраке в Кларидже, где собралось много крупных писателей, тот же Марсель Прево, в частности, «Мережковский так и не дождался своей очереди говорить. Даже финн говорил, а Мережковский, как представитель России, все должен был ждать. Я скрипел зубами от обиды и боли», — писал Бунин. И в то же время: «Какая дешевая роскошь по сравнению с тем, что было у нас в знаменитых ресторанах!»

Из Праги пришло письмо. Ивана Алексеевича, «как выдающегося представителя русской культуры», приглашали в Прагу читать лекции русским студентам. Было обещано «иждивение правительства». «Да, нищие мы!» — занес Бунин в дневник.

27 января пришел секретарь Чешского посольства и принес Бунину пять тысяч франков. «Деньги взял чуть не со слезами от стыда и горя».

«Я как-то физически чувствую людей» (Толстой). Я все физически чувствую. Я настоящего художественного естества. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду — и как остро, Боже мой, до чего остро, даже больно!» (Дневник от 22 января 1922 года.)

Об особой, необыкновенно заостренной и крепкой связи Бунина с природой следует сказать отдельно. В ней, возможно, надо искать одну из причин его писательского дара. Прелесть мира до боли чаровала и восхищала его.

— Да, я обладаю настолько острым зрением, — рассказывал Иван Алексеевич, — что могу разглядеть звезды, видимые другими лишь в телескоп. И слух поразительный. Бывало, скажу своим: скоро к крыльцу подъедут такие-то! Мне сначала не верили, потом убедились — я за несколько верст не только мог слышать звон колокольчиков, но даже по их звуку определить — кто именно едет. Что касается обоняния, то оно у меня просто фантастичное. Запахи я, однажды услыхав, запоминаю со всеми их особенностями и своеобразием на всю жизнь.

И по сей день я знаю запах любого цветка. Завяжи мне глаза, я все равно могу определить лишь по оттенкам аромата, какая это роза — белая или красная. Ощущение это было даже чувственным.

— Раз со мной такой случай был, — продолжал Иван Алексеевич. — Поехали мы с моей первой женой Аней Цакни к ее друзьям, на дачу под Одессой. Выхожу в сад вечером и чувствую — тонко, нежно и скромно, сквозь все пьянящие, роскошные запахи южных цветов, тянет резедой.

— А у вас тут и резеда, — говорю хозяйке. А она меня на смех подняла. — Никакой резеды нет! Розы, олеандры, акации и мало ли что еще, но только не резеда. Хоть у вас и нюх, как у охотничьей собаки, а ошибаетесь, Ваня. Спросите садовника.

— Пари предлагаю — на 500 рублей! — заявил я.

Моя жена возмутилась:

— Зачем тебе это надо? Ведь проиграешь как пить дать.

Но пари все же состоялось. И я выиграл его. Всю ночь до зари во всех клумбах — а их было много — искал. И нашел-таки резеду, спрятавшуюся под каким-то листом. И как я был счастлив. Встал на колени и поцеловал землю, в которой она росла. До резеды даже не дотронулся, не посмел, такой она мне показалась девственно невинной и недоступной. Я плакал от радости.

* * *

Одно из парижских издательств обратилось к Бунину с просьбой — написать автобиографию к отдельному изданию «Господина из Сан-Франциско». Иван Алексеевич откликнулся на эту просьбу: