Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Эти места каким-то образом связаны с самим Наполеоном. Верхняя площадка, словно вымощенная большими, блестящими под южным солнцем камнями, служила, согласно преданию, местом прогулок Полины — сестры-красавицы полководца. Круто спускающаяся вниз дорога называется Наполеоновой. Она тянется вдоль густых чащ, напоенных запахом хвои и горных цветов. Со скал стекает цепкий плющ. Ветер гуляет по верхушкам вековых деревьев, создавая глухой меланхоличный ропот.

— В какой красоте живем! — то и дело произносит Иван Алексеевич, в какой уж раз обводя взором окружающую природу, полной грудью вдыхая чудный воздух.

Потом он предлагает:

— Пошли в набег за черешней!

Внизу стоит необитаемая «Монфлери». Замечено, что она приносит несчастье тем, кто в ней живет, — совсем недавно умерла молодая женщина, там поселившаяся. Умирали в ней и те, кто жил прежде.

В Бунина это вселяет мистический ужас — он вообще верит во всякого рода приметы. «Вовремя мы убрались из «Монфлери», — говорит он, потирая руки. — Может и выдумки — вся эта смертная жуть, а может и нет!»

Но в саду этой страшной виллы поспели крупные, налитые темным соком черешни. Бунин возглавляет «набег». Он спускается со скалы, продирается через заросли чертополоха и плюща — это прямая и короткая дорога от «Бельведера». За ним, вскрикивая от страха упасть на камни, и от царапин, получаемых от диких кустов розы, пробирается Галина. Ее поддерживают два других обитателя бунинского крова — Илья Фондаминский и Николай Рощин.

Иван Алексеевич и Вера Николаевна в начале года перенесли операции и теперь приходят в себя, набираются сил.

— Вопреки отчаянным усилиям медиков больным удалось выжить! — мрачно шутит Бунин.

А смертей много. Газеты то и дело публикуют некрологи. В феврале того же двадцать седьмого года умер Семен Юшкевич, чуть позже — Сергей Иванов, Дмитрий Кузьмин-Караваев, все — добрые друзья Бунина.

— Я одно время недоумевал, — сказал однажды Иван Алексеевич жене, — почему так много смертей в нашем эмигрантском мире. Ведь умирают не только от бедности или болезней. Порой «освобождение» даже невозможно объяснить — не старый, не болел и вдруг — на тебе! И ты знаешь, о чем я подумал? Умирают от тоски… по дому.

В конце апреля отметили двадцатилетие совместной жизни. Выпили бутылку виноградного вина — сидели вдвоем, грустные, каждый думал о своем.

Иван Алексеевич тихо произнес:

— Спасибо, Вера, тебе за все. Ты сделала для меня куда больше, чем представляешь. Без тебя я написал бы разве столько? Нет и нет. Без тебя бы я пропал!

Вера Николаевна тихо всхлипнула, прижалась к его плечу:

— Спасибо и тебе, Ян! Ты научил меня смотреть на мир широко открытыми глазами, научил чувствовать. Научил читать Евангелие. Ты много радости дал мне.

— Да, бранились мы много! Зато более пяти минут друг на друга не сердились.

Вера Николаевна в тот день записала в дневник: «20 лет! Срок немалый». Хочется, чтобы конец жизни шел под знаком Добра и Веры. А мне душевно сейчас трудно, как никогда. И я теряюсь и не знаю, как быть. Вот когда нужны бывают старцы. По христианству надо смириться, принять, а это трудно, выше сил…»

Увы, ревность — чувство бесплодное.

* * *

«Бельведер» просыпается рано. Солнце только что поднялось из-за моря. Снизу, из грасских долин, покрытых туманной дымкой, поднимается острый аромат жасминовых и розовых плантаций. В воздухе бесконечный птичий треск и гам.

Ритм жизни задает хозяин. С обнаженным торсом, в светлых шортах чуть выше колен, он слегка ежится: воздух еще прохладен. Затем Иван Алексеевич начинает выполнять гимнастические упражнения: разводит руки, делает ими круговые движения, наклоны туловища, «бокс».

— Эй, сони! — разносится его голос. — Вставать пора!

Кузнецова продолжает дрыхнуть — читала до полуночи. Рощин и Фондаминский присоединяются к Ивану Алексеевичу, изображают из себя чемпионов по спортивной гимнастике.

— Эх, жаль, до моря далеко, — вздыхает Бунин. — Каждое утро могли бы плавать.

Тело у него сухое, крепкое, движения правильны, четки — любо-дорого смотреть.

Фондаминский быстро выбывает из игры, а Бунин с Рощиным начинают соревноваться в прыжках. Николай Яковлевич моложе на четверть века, сложения крепкого, но не может улететь так далеко, как Иван Алексеевич.

— Слабак! А еще в военном училище обучался, — усмехается Бунин. — Здоров на еду, да на работу хил. А ведь в здоровом теле — здоровый дух.

Из печной трубы уже воскуряется дым. То Вера Николаевна готовит «спортсменам» завтрак.

В этот момент появляется почтальон: целый ворох писем Бунину — изо дня в день.

Пишут из всех концов русского рассеяния — начинающие писать совета спрашивают, известные литераторы — поздравляют с выходом книги, читатели — этих больше всего! — восторгаются, просят помочь материально или какого наставления в жизненных делах ждут. Ему все это льстит, но утомляет — разве всем ответишь? А материально рад бы помочь, да чем? У самого дела бедовые.