Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Просыпается, разбуженный общим весельем и шутками, столь обычными для этого дома, общий любимец — громадный, полудикий кот, откуда-то забредший на виллу (не из леса ли?). Лишь Ивану Алексеевичу он позволяет себя ласкать, на остальных щетинится с сердитым шипением.

Впрочем, дети и животные всегда любят Ивана Алексеевича, как и он их. Опрокинув кота на спину, он гладит его пузо со свалявшейся густой шерстью. (Когда кот внезапно исчез, как и появился, Бунин жалел его и скучал.)

«Вокруг имени И. А. Бунина крепкой стеной стоит нелепая легенда о «холодном академике», «оскорбленном помещике», «надменном олимпийце». Тот, кто перешагнул эту стену, тот знает редкое обаяние этого удивительного нежного и доброго, деликатного и неистощимо жизнерадостного человека…» — писал Рощин.

…Но вот раздается команда:

— Работать, работать! Все «по кельям», хорошо смазал — весело поехал! — И Бунин направляется к себе, чтобы сесть за письменный стол. — Галя, долго сегодня спали! Только в вашем возрасте и можно дать хороший закал для будущего. Что припасешь, то и на стол понесешь.

Кроме стихов, Галина писала и художественную прозу. В ее рассказах, как, впрочем, и в романе «Пролог», мало внешней занимательности (как часто у самого Бунина). Но хорош язык, ярки зарисовки природы, психологически убедительны действующие лица. Читая книгу, невольно вспоминаешь строки из письма важного свидетеля — Бахраха: «Что «Пролог» был ретуширован более профессиональной рукой — сомнений мало. Это делал он и с другими учениками. А тут почти что-то домашнее (в то время), да и без Ивана Алексеевича «Современные записки» оной книги никогда бы не выпустили».

Пишут и остальные. Вера Николаевна — дневники. «Многие историки современной литературы дорого дали бы за обширные ее дневники. Сколько воспоминаний, сколько литературных встреч, и не случайных: вернее и не встреч даже, а литературных дружб — ведь почти вся жизнь ее прошла в кругах литературных, и нет, кажется, ни одного более или менее крупного литературного имени на горизонте нынешнего столетия, о ком не могла бы она рассказать много — иногда очень много — интересного, живого, своеобразного», — писал в рижской газете «Сегодня» 1 января 1929 года Николай Рощин.

Сам Николай Яковлевич старательно писал «под Бунина». Иван Алексеевич поправлял его, наставлял избегать «газетного языка».

Так что не случайно в парижских литературных кругах «Бельведер» называют «монастырем муз». И это очень верно. В простом и аскетическом укладе жизни «Бельведера» есть что-то монастырское.

Кузнецова призналась:

— Никогда прежде не думала, что вы, Иван Алексеевич, так легко можете обходиться без парижских кафе и ресторанов. Вы оказались просто… фанатично преданным писательской профессии.

Бунин отшутился:

— Паши не лениво, пожнешь счастливо!

Потом, посмотрев на сильный загар Галины, на ее исцарапанные руки, ноги, обутые в простые полотняные туфли без каблуков и завязывающиеся витыми переплетающимися между собой тесемками, успевшее выгореть синее ситцевое платье, участливо спросил:

— Наверное, скучно со мной, стариком, в этом безлюдье? Ведь вам, молодой, красивой, разве утешиться, как мне, одной работой? Чтобы стать настоящим писателем, надо отречься от жизни.

— Не знаю! — честно призналась она. — Рядом с вами я опять чувствую себя подростком. Мне трудно представить, что у меня была другая жизнь, что была я замужем, пережила войну, революцию, разрыв с Петровым. Какое веселье теперь может быть? У кого оно? Я не знаю…

Бунин, растроганный ее откровенностью, через несколько дней взял да махнул с ней в Канны. После купания направились в ресторанчик. Разместились на открытой площадке с видом на море. Зажигательный джаз-банд играл чарльстоны. Саксофонист-негр — верзила в белом смокинге, изгибаясь змеей над своим инструментом, издавал нежные виртуозные пассажи. Ударник, молодой рыжий парень с тонкими усиками, с обезьяньей ловкостью подкидывал и ловил палочки, ни разу не сбившись с ритма.

Три пары перед эстрадой танцевали, а Галина, слушая музыку, вся расцвела. Иван Алексеевич взял ее за руку, и они вышли из-за столика, присоединились к танцующим. Галина глядела на него благодарно и влюблено.

— У вас получается, как у профессионального танцора, — сказала она, усаживаясь на место.

Оркестранты ушли на перерыв.

Он лишь улыбнулся. В этот момент ему нельзя было дать больше сорока.

* * *

Благоухала южная природа, заманчиво шумел морской прибой — звал в дальние странствия, он же спешил за рабочий стол. Бунин задался гигантской задачей — отбросив случайное, незначительное, дать правдивый отчет о своей жизни. Нет, это не художественная биография — все выше по замыслу, труднее по воплощению. Это опыт перевоплощения в самого себя.

Так родилась «Жизнь Арсеньева» — стихотворение в прозе — по форме, философская поэма — по содержанию: так критика определила эту необычную книгу.