Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

На следующий день посыльный от Цетлин принес пакет. Вскрыв его, Бунин увидел книгу: «Горький. Сборник статей и воспоминаний». Нашел статью Алексея Николаевича и прочитал: «Ссылаются на терпкий реализм Бунина, трагического и жгучего, как сколопендра, беспощадно изобразившего мужиков, бродяг, юродивых… Беспощадный и злой Бунин (почти современник раннему Горькому), крутившийся, как овца на приколе, вокруг ужаса смерти, изображал страшную двойственность: очарование природы, великолепие красок и аромата земли и неба, и царя этой жизни — человека, исковерканного бессмыслицей смерти, из царя, каким он должен быть, ставшим жалким пасынком, вернувшимся к троглодитскому состоянию. Социальная основа, всегда заметная у Чехова, здесь у Бунина вытравлена, ему ненавистна мысль, что есть какая-либо иная сила, кроме смерти. Современникам он был непонятен и враждебен. Чехов и Бунин изображали жизнь с неповторимым мастерством и правдивостью. Но тем отвратительнее было для жизни глядеться в это зеркало».

Бунин, далекий от всякой дипломатии и политических расчетов, читал и не понимал: зачем понадобились все эти выдуманные слова, все запоздалые и совсем несправедливые упреки? Неужели Алексей так переменился, что отрицает теперь то, чем восхищался и с чем соглашался прежде? Впрочем, догадаться нетрудно, — «потеряешь стыд, так будешь сыт».

Вошла Вера Николаевна и увидала мужа, обмякшего в кресле и бледного, как обивка этого кресла.

— Что случилось? — заволновалась она. — Дать сердечные капли?

— Нет, нет! Ничего не случилось… Сейчас пройдет, — неохотно ответил Бунин. — Сказать смешно, утаить — грешно. Вот почитай! — И он протянул ей книгу, доставленную от Цетлин.

«Однако, — подумалось ему, пока Вера Николаевна читала статью, — домой путь теперь заказан».

* * *

Дня не проходило, чтобы Бунин не обращался памятью к России. Он постоянно думал о ней, представлял свое возвращение в таких мелких подробностях, что порой едва не начинал галлюцинировать. Он ярко, с красками, с многообразным движением видел московские переулки, спешащую толпу, лица, шум экипажей, скрип открываемых рам, ясно ощущал все разнообразные запахи, видел воробьев, взлетающих с конских теплых лепешек на булыжной мостовой, Пушкина, возвышающегося в своей благостной задумчивости над Тверским бульваром…

Казалось, пройдет месяц-другой, он сядет в вагон на Северном вокзале и покатит в Россию… В это он имел особую веру, как в то, что после ночи непременно наступит новый день.

Теперь же выходило так, что ехать в Россию никак нельзя, что кто-то решил за него, что он ей не нужен и она ему не нужна.

Но воображение остановить было не в его силах. И он не только как прежде, но даже с большей остротой и четкостью вспоминал проклинаемую, кровавую, неблагодарную, но милую и самую необходимую для его жизни Россию. Дурное, что он думал о ней, все более меркло, становилось блеклым и лишним. Оставалось только хорошее, доброе, и это хорошее ложилось у него на бумагу, запечатлеваемое для вечности.

Писательская работа стала необходимой. Не будь ее, у него лопнуло бы сердце, разорванное безвыходностью и тоской.

* * *

Семнадцатого марта 1928 года в Сорбонне под эгидой Франко-славянской ассоциации открылась международная конференция. Ученые мужи обсуждали насущные проблемы литературы. С большим докладом выступил профессор Николай Кульман. Тема его сообщения вызвала горячий интерес — «Иван Бунин. Его литературная деятельность во Франции». Речь Кульман произнес на французском языке[17].

— После смерти Льва Николаевича Толстого, — обратился Кульман к аудитории, — Бунин постоянно превосходил всех русских писателей по своему художественному мастерству и таланту, ясности и элегантности стиля, по силе изображения и разнообразию сюжетов.

Он никогда не следовал литературной моде, которая, как всякая мода, изменчива… Бунин всегда прямо шел своей литературной дорогой, не подражая никому и не льстя. Невзирая на это, все признавали силу его таланта. Символист Брюсов признался: «Хотя Бунин и не символист, но поэт настоящий».

Трижды Российская академия наук удостаивала его высшей литературной премии — Пушкинской, а в 1909 году избрала его своим почетным членом.

Далее докладчик говорил о читательских пристрастиях Бунина — о Пушкине и Толстом, о Флобере и Пьере Лоти. Бунин даже чем-то похож на Флобера — по яркости, точности и ясности стиля. Как у Лоти, у него способность видеть природу взглядом художника.

Несмотря на потерю родины — а Бунин воспринял это как никто другой трагично, в последние годы его творческие силы все более умножаются.

— Бунин пользуется мировым признанием, — многозначительно произнес Кульман. — Три тома его произведений изданы в Англии и в Америке, два тома — в Германии. Большое количество книг вышло во Франции, переведено на шведский, венгерский, итальянский, испанский, японский, иврит, на славянские языки.

Повесть «Митина любовь» имела потрясающий успех… Она издана в СССР. Бунину удалось затронуть одну из самых чувствительных струн в сердцах русских — любовь к родине.